Марианна Басина - Петербургская повесть

Было забавно наблюдать, как Жуковский, шутливо повздорив с красавицей Россет, просит прощения в стихах:

Пушкин шутил иначе. Он написал два фельетона про Булгарина и Греча. Эти ловкие компаньоны бессовестно расхваливали друг друга и вместе ополчались против своих критиков. Так, Николай Иванович, заступаясь за Фаддея Венедиктовича, заявил, что у Булгарина «в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах рецензентов».

Фельетоны Пушкина назывались: «Торжество дружбы…» и «Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем». Оба были подписаны: «Феофилакт Косичкин».

Гоголь слушал фельетоны Пушкина, его повесть в стихах «Кухарка», его сказки. Читал свои новые сказки и Жуковский. Гоголь был несказанно счастлив: он, скромный юноша откуда-то «с під Полтавы», удостоился присутствовать на турнире богов. И боги столь добры к нему, обращаются как с равным. Просят почитать им из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» — так он назвал свои повести. Читали, разговаривали… Разговоры были разные. Больше о политике.

Пушкин говорил:

— У нас в Царском Селе нет ни холеры, ни бунтов, а вокруг такая каша, что боже упаси.

Запыленные курьеры на загнанных тройках доставляли отовсюду устрашающие вести: не слагают оружия восставшие поляки, бунтуют мужики, бунтуют солдаты в военных поселениях. В Старой Руссе — холерный бунт; под предлогом отравления перебиты не только лекаря, но и начальство; на городской площади, как при Пугачеве, судили дворян. В новгородских военных поселениях солдаты расправились с генералами, полковниками, офицерами — действовали мужики, которым восставшие полки выдали своих начальников.

Пушкин, недавно побывавший в Нижегородской губернии, поездивший по России, рассказывал, что народ раздражен и озлоблен. И виною этому не одна лишь холера.

Недавний начальник Гоголя, министр внутренних дел Закревский, на другой день после бунта на Сенной площади вел такой разговор с царем. Царь спросил его:

— Чему ты приписываешь народные волнения?

— Единственно злоупотреблениям и распоряжениям полиции.

— Что это значит?

— А то, государь, что полиция силой забирает и тащит в холерные больницы и больных и здоровых, а потом выпускает только тех, кто откупится.

— Что за вздор! — закричал Николай. — Кокошкин, — обратился он к петербургскому обер-полицмейстеру, находившемуся тут же, — доволен ли ты своей полицией?

— Доволен, государь, — отвечал обер-полицмейстер.

— Ну, и я совершенно тобою доволен.

Николай прекрасно знал, что сам Кокошкин наглый взяточник, но мирился с этим и отвечал жалобщикам:

— Я сплю спокойно, пока он полицмейстером в Петербурге.

Начальники, от малых до великих, наживались на всем, даже на народных бедствиях, и это считалось в порядке вещей.

Холера в Петербурге еще не прекратилась, а Гоголь рвался из Павловска. В июне он отдал печатать в типографию департамента народного просвещения первую часть «Вечеров на хуторе» и надеялся вскоре получить готовую книгу. Но подвел наборщик. «Моя книга вряд ли выйдет летом: наборщик пьет запоем», — жаловался Гоголь Данилевскому. И теперь, сидя в Павловске, он понимал, что если самому не явиться в Петербург и не приступить к фактору, то дело не сдвинется с места. Ему так хотелось отпечатать «Вечера», что и холера не пугала.

Пятнадцатого августа Гоголь приехал в Петербург. В городе не нашел почти никого из знакомых. Холера всех разогнала. Перепуганные господа сидели по дачам, посылая для пробы в город «людей». Ежели тех не возьмет зараза, можно самим ехать.

Первые дни прошли в хлопотах. Снял квартиру для себя и Якима на Офицерской улице в доме Брунста. Бегал то в типографию, то в цензурный комитет. Свое свидание с типографией описал в письме к Пушкину: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для напечатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни».

Книжка вышла, наконец, в начале сентября. Первые экземпляры Гоголь отправил в Царское Село Жуковскому, Пушкину и Россет. Александре Осиповне — «с сентиментальной надписью».

Он скучал по Пушкину и Жуковскому, вспоминал вечера, проведенные в их обществе, и жалел, что счастливые минуты столь скоротечны. Душою он был еще там, в Царском Селе, в Павловске. «Но и теперь, — писал он Пушкину, — еще половиною, что я половиною? целыми тремя четвертями, нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости».

И вдруг — нечаянная радость: на Вознесенском проспекте встретил он Пушкина, которому удалось ненадолго прорваться в Петербург. Гоголь тотчас же описал эту встречу Жуковскому: «…Черт надел на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами, привесил к боку остроконечную шпагу и стал карантинным надзирателем. Но Пушкин, как ангел святой, не побоялся сего рогатого чиновника, как дух пронесся его мимо и во мгновение ока очутился в Петербурге на Вознесенском проспекте и воззвал голосом трубным ко мне, лепившемуся по низменному тротуару под высокими домами. Это была радостная минута. Она уже прошла… И к вечеру того же дня стало все снова скучно, темно, как в доме опустелом»:

С волнением ждал Гоголь суждения Пушкина о «Вечерах». И скоро дождался. Отзыв превзошел самые смелые ожидания. Пушкин написал свою маленькую рецензию в виде письма к издателю «Литературных прибавлений» к газете «Русский инвалид». Пушкин писал: «Сейчас прочел Вечера близ Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда Издатель вошел в типографию, где печатались Вечера, то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.».