Всеволод Иванов - Избранные произведения. Том 1

Елизавета Андреевна (резко). В чьем? И моем или вашем?.. Нет, господин советник! Ломоносов не нуждается в вашем снисхождении. А о моем — не с нами мне толковать. (Кладет свидетельство обратно.)

Шумахер.Что это значит?

Елизавета Андреевна.Это — любовь, господин советник. Я не верю вам. Вы не простой и не добрый. Вы ненавидите и Ломоносова и Россию. А я люблю и Ломоносова и Россию. И верю в них. (Помолчав.) Пускайте в ход это брачное свидетельство. Коли дыба и каторга, так дыба и каторга нам обоим. Прощайте.

Шумахер (спокойно). Прощайте, душенька. Доротея, проводи госпожу Цильх.

Елизавета Андреевна уходит.

Стефангаген (входит). Несут андроид, господин советник.

Несколько мастеровых с трудом вносят прикрытый холстиной ящик из красного дерева. Они ставят его и уходят.

Тауберт (входит). Григорий Николаевич!

Теплов (входит, здоровается). Письмо Эйлеру готово?

Стефангаген (докладывает). Господа академики!

Входят академики. На современный взгляд, фигуры их могут показаться преувеличенными и шаржированными. Мы привыкли видеть в академике солидного ученого, широко образованного, подлинно наставника и учителя. Для нас безразлична национальность его. Академики XVIII века в Петербурге были совершенно иные. Так как развитие отечественной науки тормозилось «учеными» вроде Шумахера, имевшими тогда в правящих кругах большое влияние, и русским к науке выйти было трудно, поэтому русских ученых в Академии было мало. Шумахер, дабы убедить правящие круги Петербурга в том, что он заботится о науке, приглашал в Академию подлинных иностранных ученых, как например Рихмана или Эйлера, но приглашал их единицы, а мнимоученых — сотни. Эти мнимоученые, послушные Шумахеру, делали все, что нужно было ему, занимаясь, кстати, и пополнением своих капиталов путем торговли и спекуляции. Мрачная роль в деле торможения отечественной науки принадлежит Г. Н. Теплову. После того, как Разумовский был назначен президентом, Теплов выхлопотал у императрицы устав Академии. Насколько устав Академии был составлен в интересах Теплова и Шумахера, видно хотя бы из того, что все ассигнования на Академию наук выдавались без точного указания статей расхода, что давало канцелярии Академии наук возможность распоряжаться деньгами по своему полному усмотрению. П. П. Пекарский в «Истории императорской Академии наук» говорит: «… Теплов с Шумахером, составляя указ, увлеклись одним помыслом, видимо преобладавшим у них в каждой введенной ими в уставе мере, — это получить для себя возможность безотчетно распоряжаться всем, что ни касалось Академии, а затем поставить как можно в большую зависимость от Канцелярии академиков». Этой полной зависимости Теплов и Шумахер добились. В течение 1745 года русские и иноземные академики подавали четыре раза жалобы в Сенат на самовластие и высокомёрие Шумахера. После назначения Разумовского и Теплова, когда самовластие Шумахера не уменьшилось, а укрепилось, жалобы большинства иноземных академиков прекратились. Против Шумахера и Теплова продолжали бороться лишь Ломоносов, Рихман и несколько друзей их, подлинных ученых.

Надеюсь, что фигуры мнимоученых, вроде Уитворта, будут читателю теперь более понятны. Академики говорят по-французски, немецки, английски и чрезвычайно мало и чрезвычайно плохо — по-русски. Зато слова русские, вроде «кожи», «зерно», «лес», «пшеница», «чугун», они выговаривают отлично!

Теплов, читая письмо Эйлеру, приветствует небрежно академиков.

Теплов.Здравствуйте, академик Рихман.

Уитворт.О, Шумахер! Прикажите подать нам грогу, мы замерзли.

Вносят грог.

Фон-Винцгейм.Здравствуйте, господин Теплов, здравствуйте, господин Шумахер! Господин Теплов, сэр Уитворт опять скупил запасы кожи и железа, которые я хотел купить!

Уитворт.Когда вы, наконец, отстанете от меня с вашими разговорами?

Теплов.Довольно о торговле!

Фон-Винцгейм.Уитворт! Но все-таки вы скупили все кожи.

Уитворт.Да, я скупил в Санкт-Петербурге все кожи, кроме вашей, но за нее я не дал бы и пенса. (Смех.)

Теплов.Довольно о купле и продаже, будем говорить о Ломоносове.

Входит Миллер

Здравствуйте, академик Миллер.

Миллер — знающий историк, но, к сожалению, он находится под полным влиянием Шумахера. Можно сказать, пожалуй, что его действия принесли не мало пользы Академии, но не мало и вреда. Передают анекдот о его споре с Ломоносовым. Миллер многими доводами доказывал Ломоносову, что новое грегорианское летосчисление вернее старого, которого придерживаются русские. «Еще в 1592 году искусные математики, — сказал Миллер, — нашли десять дней излишка в старом календаре, считая от Юлия Цезаря по наши дни!» — «Тем для нас лучше, — ответил, смеясь, Ломоносов, — ибо когда новое счисление верно, то последний суд будет у Вас ранее, нежели у нас, и когда дело дойдет до нас, то уже ад будет наполнен такими, как ты, Миллер, и нас поневоле поместят в рай».

Миллер.Здравствуйте, господа.

Французские, немецкие, английские приветствия несутся ему навстречу, и тем страннее звучат слова Шумахера, произнесенные по-русски.

Шумахер (звонит). Собрание российских академиков открываю, прошу занять места!

Уитворт.Подождите, любезный друг Шумахер. Из трехсот кораблей, побывавших за этот год в Санкт-Петербургском порту, моих пятьдесят семь. Мои корабли нуждаются в грузе, а я — в деньгах. Получу я сегодня от вас деньги?

Шумахер.Собрание российских академиков открыто.

Уитворт.Деньги за андроид!

Теплов.Прошу помолчать, сэр Уитворт!

Уитворт.Деньги за андроид, который мы делали на собственные средства!

Теплов.Вы не умеете вести себя с тактом!

Уитворт.Меня учат такту! А вот в извещении сказано, что господин академик Ломоносов в шесть часов начнет свои извинения, которых мы ждем от него много месяцев. В шесть! Сорок пять минут седьмого! Что это — такт? Может быть, мне из чувства такта принести вам мои извинения? Ха-ха-ха!

Шумахер.Сорок семь минут седьмого? Однако наш друг бесцеремонен! А я сегодня же должен послать наше письмо великому Эйлеру.

Теплов (возвращая Шумахеру письмо). Прекрасно написано! Поставьте ваши подписи, господа академики!

Академики подписывают.

Рихман (читая письмо). «Великий и мудрый Эйлер! Вы узрите из приложенного, как богохульствует Ломоносов, утверждая — нет флогистона! Мы просим вас, высокочтимый Эйлер, подтвердить всю богопротивность атомной теории Ломоносова, всю ее гнусность и безбожность, всю преступность его философии материализма!» Даже преступность?