Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

Пятнадцатого числа мистер Хауард объявил, что напряжение будто бы спало. В районе копей следов беглеца не обнаружили. Бурское руководство полагало теперь, что я, должно быть, укрылся в Претории, у какого-нибудь друга Британии. Никто не верил, что мне удалось выбраться из города. Поэтому мистер Хауард решил, что вечером я могу подняться и погулять по вельду, а если наутро все будет спокойно, то и вовсе перебраться в заднюю комнату конторы. С одной стороны, он очень приободрился, с другой — возбудился до крайности. Я совершил прекрасную прогулку при луне, вдыхая упоительный свежий воздух, а потом, чуть раньше, чем предполагалось, обосновался за упаковочными ящиками во внутренних помещениях конторы. Здесь я пробыл еще три дня, ночами выходя на бескрайнюю равнину с мистером Хауардом или его помощником.

Шестнадцатого, на пятый после побега день, мистер Хауард сообщил, что у него созрел план, как вывезти меня из страны. С железной дорогой шахту соединяла ветка. По соседству жил голландец, Бургенер, и девятнадцатого он отправлял в Делагоа-Бей партию шерсти. Этот джентльмен питал расположение к британцам. Мистер Хауард с ним переговорил, посвятил в наш секрет, и тот выразил желание помочь. Шерсть, упакованная в огромные тюки, должна была занять две-три товарные платформы. Грузились платформы в тупике у шахты. Уложить тюки можно было так, чтобы в центре осталось местечко для меня. Когда погрузка закончится, платформу затянут брезентом, и вряд ли кто на границе сунется под брезент, если пломбы будут целы. Согласен ли я рискнуть?

Я разволновался так, как не волновался с самого момента побега. Если ты по страшному везению получил великое преимущество или вознаграждение и несколько дней пользовался и наслаждался им, думать о том, что его у тебя отнимут, — невыносимо. Я уже рассматривал свою свободу как данность, и все мое нутро восставало против перспективы быть превращенным в куль, совершенно беззащитный, неподвижный, целиком зависящий от того, что взбредет в голову пограничникам. Вместо того чтобы так мучиться, я бы лучше двинул через пустынный вельд с лошадью и проводником и ночными перебежками пересек широкие просторы Бурской республики. Однако в конце концов я принял предложение моего великодушного спасителя, и соответствующие меры были приняты.

Я бы еще больше встревожился, прочитай я некоторые телеграммы, попавшие в английские газеты. Например:

Претория, 13 декабря.Хотя побег мистера Черчилля был толково организован, у него мало шансов пересечь границу.

Претория, 14 декабря.Сообщают, что мистер Черчилль был задержан на пограничной станции Коматипорт.

Лоренсу-Маркеш, 16 декабря.Сообщают, что мистер Черчилль схвачен в Ватерваль-Бовене.

Лондон, 16 декабря.Относительно бежавшего из Претории мистера Черчилля высказываются опасения, что он вскоре будет схвачен и, возможно, расстрелян.

Или прочти я описание моей внешности и объявление о вознаграждении за мою поимку, разосланные и расклеенные по всей линии. Хорошо, что ничего обо всем этом я не знал.

День восемнадцатого декабря тянулся медленно. Помню, большую часть времени я читал «Похищенного» Стивенсона. Волнующие страницы о бегстве Дэвида Бальфура и Алана Брека в горы пробуждали слишком хорошо знакомые мне ощущения. Быть беглым, быть изгоем, быть «в розыске» — это само по себе душевная травма. Одно дело рисковать собой на поле боя: мало ли как там распорядятся пуля или снаряд. И другое дело, когда за вами идет по пятам полиция. Необходимость прятаться, хитрить рождает самое настоящее чувство вины, пагубное для душевного состояния. То, что в любой момент может появиться блюститель порядка или любой прохожий может огорошить тебя вопросом: «Кто вы такой? Откуда идете? Куда направляетесь?» — порождало глубокую неуверенность в себе. Я трепетал перед испытанием, которое ожидало меня в Коматипорте и которое я должен был покорно снести, чтобы окончательно сбежать от врага.

Перевод:

В мои мысли вдруг вторглась беспорядочная ружейная пальба. Мелькнуло ужасное подозрение. Пришли буры! Хауард и его англичане подняли бунт в самом центре вражеской страны! Мне было строго наказано ни при каких обстоятельствах не покидать убежища, и я сидел за упаковочными ящиками ни жив ни мертв. Скоро стало ясно, что ничего непоправимого не случилось. Из конторы послышались голоса, взрывы смеха. Там явно шел дружеский, свойский разговор, и я вернулся в общество Алана Брека. Наконец голоса стихли, и еще немного спустя отворилась дверь и показалось бледное лицо мистера Хауарда, расплывшееся в широкой улыбке. Он запер за собой дверь и, мягко ступая, направился ко мне. Он ликовал.

— Здесь был комендант, — сказал он. — Нет-нет, он не по вашу душу. Он говорит, вас поймали вчера в Ватерваль-Бовене. Я не хотел, чтобы он путался под ногами, и предложил ему на спор пострелять по бутылкам. Он выиграл у меня два фунта и уехал веселый.

— Сегодня ночью, — добавил он.

— Что я должен делать? — спросил я.

— Ничего. Я за вами приду и вас отведу.

В два часа ночи девятнадцатого числа, одетый в дорогу, я ждал сигнала. Открылась дверь. Вошел мой хозяин. Кивнул. Мы не обменялись ни словом. Через контору он провел меня к железнодорожному тупику. Там стояли три большие платформы. В лунном свете сновали три фигуры — очевидно, Дьюснэп и двое шотландцев-забойщиков. Группа кафров грузила на заднюю платформу огромный тюк. Хауард прошел к первой платформе и перешагнул через рельсы позади нее. Обернувшись, он сделал мне знак левой рукой. Я рванул к буферу и увидел между тюками с шерстью и бортом платформы зазор, достаточный для того, чтобы в него протиснуться. Оттуда вел лаз к центру платформы, где было пустое пространство, устроенное с таким расчетом, чтобы в нем лежать и сидеть. Там я и обосновался.

Три-четыре часа спустя, когда сквозь продухи в моем укрытии и щели нижнего настила начал сочиться свет, послышался шум подходившего локомотива. Толчок, лязг сцепления, и мы с грохотом тронулись в неизвестность.