Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

С быстротой молнии по городу распространилась весть о моем прибытии, и когда мы обедали, в саду появилась группа незнакомцев, что поначалу встревожило консула. Оказалось, это англичане, которые, вооружившись, поспешили в консульство, чтобы пресечь любую попытку моего захвата. Под эскортом этих патриотов я благополучно прошествовал по улицам к причалу и около десяти часов вечера уже покачивался на соленых волнах вместе с паровым судном «Индуна».

В Дурбане я почувствовал себя народным героем. Меня приняли так, словно я выиграл великое сражение. Порт был украшен флагами. Оркестры и просто встречающие запрудили пристань. Адмирал, генерал, мэр лезли, оттесняя друг друга, на борт, чтобы пожать мне руку. В приливе любви меня только что не разорвали на части. На плечах толпы я был доставлен к ратуше, откуда меня не желали отпустить без речи, и, из приличия поломавшись, я ее произнес. Меня забросали телеграммами со всех концов света, и вечером я триумфатором отправился в армию.

Там меня тоже приняли лучше некуда. Я обосновался в том самом домике обходчика, в сотне ярдов от которого чуть более месяца назад меня взяли в плен, и там с грубым походным размахом, собрав за столом множество друзей, отпраздновал свою удачу и Рождество.

Выяснилось, что в течение нескольких недель, проведенных мною в плену, мое имя на родине не сходило с уст. Моя роль в вызволении локомотива бронепоезда была сильно преувеличена железнодорожниками и ранеными, которые благополучно вернулись домой. Слетевшиеся в Эсткурт корреспонденты переправили историю в Англию, очень ее раздув и расцветив. Поэтому газеты взахлеб славили мой подвиг. Пришедшая на пике всей этой шумихи новость о моем спасении, после девятидневного тревожного ожидания и слухов о поимке, вызвала новую волну панегириков. Юности надобна Авантюра. Прессе надобен Ажиотаж. Я изведал и то, и другое. На время я стал знаменитостью. После ряда военных поражений, часто необходимых для хорошей встряски, Англия пребывала в унынии, и известия о том, что я перехитрил буров, вызвали ни с чем не сообразный восторг. Неизбежно последовала реакция, и к потоку славословий примешалась струя столь же незаслуженных поношений.

Вот, к примеру, газета «Трут» от 23 ноября:

…Состав опрокинулся, и мистер Черчилль якобы воодушевлял бойцов призывом: «Будьте мужчинами!» А что же делали офицеры, командовавшие этим отрядом? И разве мужчины вели себя не по-мужски? Могли ли боевые офицеры допустить, чтобы журналист «воодушевлял» их подчиненных?

«Феникс» (ныне не существует) от 23 ноября:

Весьма возможно, что в сражении у бронепоезда мистер Уинстон Черчилль спас какого-то раненого. Также возможно, что он подхватил ружье и выстрелил в бура. Но встает вопрос: как он оказался в бронепоезде? Он никакого права не имел находиться там. Хоть он некогда и служил в Четвертом гусарском, сейчас он не военный и, я слышал, больше не сотрудничает с «Морнинг пост». Значит, одно из двух: либо тот, под чьим началом был этот злосчастный бронепоезд, преступил долг, пустив мистера Черчилля пассажиром, либо сам мистер Черчилль взял на себя смелость проникнуть туда без разрешения, став обременительным довеском к тяжелому грузу забот, который лежал на командующем операцией…

С поразительным хладнокровием, учитывая, что речь шла о плененном соотечественнике, чья судьба еще не была определена, «Феникс» продолжал:

Мы искренне надеемся, что мистера Черчилля не расстреляют. В то же время трудно будет осудить бурского генерала, отдай он такой приказ. Гражданские лица не имеют права находиться на поле боя с оружием. В франко-прусскую войну всех гражданских, захваченных с оружием, немедленно расстреливали, и едва ли можно ожидать, что буры окажутся гуманнее цивилизованных французов и германцев…

«Дейли нейшн» (тоже уже не существует) от 16 декабря:

В военных кругах побег мистера Черчилля не считают ни блистательным, ни достойным деянием. Его захватили в бою, и он наверняка, как и офицеры, пользовался правами и послаблениями, предоставляемыми военнопленным на определенных условиях — с обязательством вести себя смирно. Он, однако, предпочел пренебречь словом чести, и не следует удивляться, если власти Претории будут принимать более жесткие меры для предотвращения подобных инцидентов…

И наконец «Вестминстер газетт» от 26 декабря:

Мистер Уинстон Черчилль снова на воле. Он ухитрился сбежать из Претории, и тамошнее правительство ломает голову, выясняя, как ему удалось улизнуть. Вроде бы все отлично. Разумеется, вырваться на свободу — дело святое, но нам, признаться, трудно понять процитированное недавно в прессе обращение мистера Черчилля к генералу Жуберу с просьбой отпустить его на том основании, что он-де корреспондент и «не принимал участия в схватке». Нас это заявление озадачило — не мы ли читали яркие (и очевидно, достоверные) отчеты о подвигах мистера Черчилля в сражении у бронепоезда? Генерал Жубер, видимо, тоже был озадачен. Он ответил, что лично не знакомый ему мистер Черчилль удерживается в заключении, поскольку все натальские газеты кричат о том, что локомотив ушел от буров только благодаря его храбрым и умелым действиям. Похоже, произошло недоразумение, но генерал Жубер верит корреспонденту на слово и посылает приказ о его освобождении — каковой и прибыл через несколько часов после побега мистера Черчилля. Непричастность мистера Черчилля к делу — и впрямь загадка, и ясно одно: ему не усидеть между двух стульев. Письмо генералу Жуберу бесповоротно лишает его сомнительного права на Крест Виктории, коим его отличили многие газетчики.

Когда эти заметки переслали мне, я не мог не возмутиться их несправедливостью. Разве я отвечаю за россказни железнодорожников и раненых? Или за то, в каком виде они были переправлены в Англию? И меньше всего я виноват в данной им там огласке. Меня удерживали взаперти, и слова мне не предоставляли. Мой читатель поймет, почему я отправился с капитаном Холдейном в ту злополучную разведку и какую роль сыграл в стычке, и сам рассудит, насколько обоснованно я отстаивал свой мирный корреспондентский статус. Не знаю, действительно ли генерал Жубер пересмотрел свое решение, но, право же, странно, что его распоряжение было обнародовано после того, как я бежал из Государственной образцовой школы. Неправда, что, совершив побег, я нарушил какое-то обязательство или пренебрег долгом чести. Никаких послаблений военнопленным не делали: нас, как я уже говорил, содержали в самом строгом заключении, под вооруженной охраной. Но однажды сказанная ложь застряла в проулках политического разномыслия, и по меньшей мере четыре раза я возбуждал дело о клевете, требуя возмещения морального урона и публичных извинений. Всю пробурскую партию я называл тогда не иначе как злобной сворой.