Геннадий Прашкевич - Жюль Верн

А "тассакрави" — головной убор прелестных грузинок, состоящий из тонкой ленты, шерстяной вуали и кисеи, который им так к лицу! А их яркие платья с широкими прорезями на рукавах; их "шальвары", опоясанные у талии; летние одежды из белой бумажной ткани, а особенно зимние — из бархата, отороченные мехом и украшенные серебряными позументами и, наконец, "чадра", закрывающая голову до глаз. Все это я старательно занес в свою записную книжку, но к чему мне теперь рассказывать о грузинских модах?

И все же, хочется вам сообщить, что в национальные оркестры входят "зурны" — нечто вроде пронзительных флейт "саламурн", напоминающих писклявые кларнеты, мандолины с медными струнами, по которым водят пером, "чианури", своеобразные скрипки, которые во время игры держат вертикально между колен, и, наконец, "димплипито" — род цимбал, грохочущих, словно град по оконным стеклам.

Примите также к сведению, что "шашка" — не что иное, как сабля, висящая на перевязи, расшитой серебром и украшенной металлическими инкрустациями; что "кинжал" или "канджнар" — нож, который носят на поясе, и что вооружение кавказского солдата дополняется еще длинным ружьем с узорчатой чеканкой на стволе из дамасской стали.

Могу еще вам сказать, что "тарантас" — это дорожная повозка на пяти деревянных рессорах, расположенных между широко расставленными небольшими колесами, что запрягают в нее тройку лошадей, а правит ими "ямщик", сидящий впереди на козлах. Когда же приходится брать у "смотрителя" — то есть начальника почтовой станции на Кавказских дорогах — четвертую лошадь, то к ямщику присоединяют еще одного возницу — "форейтора".

Так знайте же, что верста равна одному километру шестидесяти семи метрам, что кроме оседлых народностей в Закавказье есть и кочевые: калмыки — их насчитывается пятнадцать тысяч, киргизы мусульманского вероисповедания — восемь тысяч, кундровские татары — тысяча сто человек, сартовские татары — сто двенадцать человек, ногайцы — восемь тысяч пятьсот и, наконец, туркмены — около четырех тысяч!..»

Такова жизнь России — по Жюлю Верну.

Завоевание русскими Туркестана шло полным ходом.

Вот Клодиус Бомбарнак и отправился на Великую Трансазиатскую магистраль, которая должна была дотянуться аж до Пекина.

Шесть тысяч километров!

России всегда были присущи масштабы.

Приключений в пути хватало, тем более что в Москве в поезде появился необычный пассажир по имени Фарускнар. Имя это звучит как персидское, но на самом деле Фарускнар был из коренных монголов (речь ведь о России) и являлся директором правления новой дороги. Чуть позже выяснилось, что в том же движущемся на восток поезде (перевозящем, кстати, китайскую императорскую казну) в специально упакованном ящике прячется «заяц», которого друзья (в целях экономии) тайно, по багажному тарифу отправили в Пекин…

О романе «Клодиус Бомбарнак» писали, как о попытке показать давнее соперничество Англии и России в Азии, но, скажем прямо, такая попытка получилась гораздо убедительнее у Редьярда Киплинга, позже написавшего знаменитый роман «Ким». Там героям сочувствуешь, там герои — живые в живом. Там плотная жаркая ночь, там запах горячих лепешек, добрый лама, ищущий потерянную реку, старинная пушка в Лахоре, там задыхаешься от атмосферы невероятных и в то же время самых обыкновенных чудес, густо насыщающих жизнь Азии. Но в 1890-х годах «Ким» еще не написан — и читателям приходится разглядывать Россию из окна жюль-верновского вагона (романа), а приключения происходят не с дерзким мальчиком, постепенно превращающимся в опытного британского агента, а с легкомысленным французом, постоянно ожидающим чего-то невероятного.

И невероятное происходит. Бутафорский монгольский бандит Ки Цзан бесчинствует в непреклонно движущемся поезде среди столь же многочисленных бутафорских противников.

Комедия, да.

Но не комедия нравов.

Скорее, географическая комедия.

Не случайно кто-то из критиков сравнивал этот роман Жюля Верна с известным путеводителем «Гид бле» («Голубой гид»). К сожалению, это не похвала. В конце концов, у художественной литературы свои цели, и она ни при каких обстоятельствах не должна превращаться в путеводитель…

В 1892 году Жюль Верн был удостоен ордена Почетного легиона.

Конечно, это не означало, что его скоро пригласят в число «сорока бессмертных» или что он примет самое активное участие в знаменитых «обедах пяти», — но награждение знаменитого писателя стало заметным событием и самому Жюлю Верну доставило удовольствие.

Идея «обедов пяти» принадлежала Поставу Флоберу.

С середины 1863 года почти ежемесячно собирались в хорошем парижском ресторане Постав Флобер, Эмиль Золя, Альфонс Доде, Эдмон Гонкур и Иван Тургенев.

«Хорошая кухня, — весело жаловался Золя, — мой главный недостаток. Когда на столе нет ничего вкусного, я чувствую себя несчастным».

Впрочем, толк в кухне знали все пятеро. Сыры, окорока, зеленые супы, лапландские оленьи языки, рыба по-провансальски, цесарка с трюфелями, а кроме этого, у каждого были свои собственные пристрастия. Флобер обожал руанскую утку, Гонкур — варенье из имбиря, Золя — морских ежей и устриц, Тургенев — икру. С семи вечера и часто до глубокой ночи эти гиганты откровенно говорили о литературе и о литературных делах, не беспокоясь о том, что какая-то случайно оброненная фраза окажется в бульварных газетах.

Для Жюля Верна «обеды пяти» были предметом зависти.

Он вообще в эти годы чувствовал себя весьма и весьма обиженным. «Во французской литературе я не в счет», — заметил он как-то, имея в виду тот несомненный факт, что критика обходит его книги.

«Ни симпатии Бодлера и Теофиля Готье, ни дифирамбы Кларети и Жоржа Бастара, — вспоминал внук писателя, — не в состоянии были победить равнодушия остальных, объяснявшегося самим жанром творчества Жюля Верна. Как отмечал Ш. Раймон, если "Верн безраздельно царит в покоренном им царстве, романистом в собственном смысле этого слова его, тем не менее, не назовешь, ибо любовь, основа всех романов, блистательно отсутствует в большинстве его произведений. Женщина в них почти всегда отодвинута на второй план… у его героев нет времени на нежные излияния лукавому божеству…"» [50] Жюль-Верн Ж. Жюль Верн. М.: Прогресс, 1978. .

А Кларети писал в заключение своего эссе о творчестве Жюля Верна:

«Я знаю, что среди людей весьма тонких, искушенных в анализе человеческого существа принято говорить о нем: рассказчик! — Но рассказчик, который сумел пленить и увлечь целое поколение, это — Личность, уж поверьте мне».

Но кто такой Кларети перед Эмилем Золя?

«Жюль Верн? Это же, простите, невозможно читать!»