Михаил Кириллов - Учитель и его время

К этому же времени относятся крупные научные публикации Н. С. Молчанова, а именно: «Военно-полевая терапия (учебник)», 1961; «Гипотонические состояния», 1962; глава в руководстве по внутренним болезням «Болезни системы дыхания», 1964; «Острые пневмонии», 1965.

Шла работа над докторской диссертацией и у Е. В. Гембицкого. Им разрабатывалась проблема внутренней патологии при поражении СВЧ-полем. Этот фактор воздействия на человека имел все большее значение в технике, в том числе в оборонном деле. Но его физические параметры, механизмы поражения, особенности клиники, диагностики, лечения и профилактики были мало изучены. То же относится и к экспертизе поражений. Работа имела гриф секретности так как велась на соответствующих объектах ВВС и ПВО Ленинграда. Но часть исследований проводилась на базе нашей кафедры. В связи с этим на короткое время в клинику госпитализировались офицеры и их всесторонне обследовали. Это касалось кардио-респираторной системы, системы гемостаза, почек и водно-солевого обмена. Последнее, по просьбе Е. В., выполнил я. Мне приятно было быть полезным. Позже, когда этот материал был собран, мы вместе разобрались в нем, и он был включен в диссертацию. Внешне занятость Е. В. диссертационной работой не была заметной. Если бы не его библиотечные усилия, учитывая закрытый характер работы, трудно было бы предположить ее уровень. И тем не менее, именно он первым из сотрудников кафедры того времени выполнил докторскую диссертацию.

Специалисты ВМА участвовали в медицинском обследовании космонавтов (тренировки на центрифуге и т. д.). К этой, секретной в то время, работе был причастен и Е. В. Он знал первых из них. Поэтому, когда был произведен запуск в космос корабля с человеком та борту, это не оказалось для него такой новостью, как для многих других.

Я помню этот День. Я шел по одной из таких, затененных, улочек Петроградской стороны к Петропавловской крепости. Простор Невы, панорама Стрелки Васильевского острова, море солнца – все это обрушилось на меня, так что я сразу и не заметил, что рядом со мной движется толпа людей. Оживленная, радостная, она все прибывала. Почему-то все устремлялись через Кировский мост к Марсову полю. Люди кричали: «Гагарин, Гагарин!» Наконец я понял, что в коcмос запустили корабль, и на его борту – наш, советский летчик. Люди вокруг меня пели, обнимались, ждали новых сообщений, переживали, как закончится полет. Сопричастность к свершившемуся, прекрасному и уникальному, к событию планетарного значения воспринималась как личное счастье. Таким был этот день – 12 апреля 1961 г. – для меня, для Гембицкого и для многих людей на Земле.

В 1962—1966 гг. Евгений Владиславович возглавлял Ленинградское областное терапевтическое общество. На заседания, проходившие 1 раз в месяц, приезжали врачи из Луги, Гатчины и других районов. Заседания проходили в областной больнице. Поскольку люди приезжали из районов – на автобусах и электричках, это учитывалось, и заседания начинались в 15 часов. Я не раз присутствовал на них, оставаясь после работы. Помню спокойную, неторопливую манеру ведения заседания Евгением Владиславовичем. Здесь все держались просто, даже по-домашнему. Рассматривались главным образом практические вопросы. Активное участие принимали С. Б. Коростовцев, видный гастроэнтеролог, преподаватель А. С. Мищенко. Е. В. набирался опыта и в этой работе, внося, в нее необходимую культуру и последовательность.

Возвращаясь к своему повествованию, хочу сказать, что для Гембицкого отношение ко мне не было исключительным. Он многим был близок, но и ему многие были близки. Его добро выражалось по-разному, очень индивидуально, но всегда, как он говорил, «глубинно» и действенно. Человек как бы «застревал» в нем, становясь объектом сопереживания, контроля и помощи. Он видел людей, особенно молодых, не в сиюминутном измерения, а в их развитии. Он не констатировал, а прогнозировал, причем гораздо оптимистичнее, долговременнее и точнее, чем мог сделать это сам человек. Можно было бы подумать, что он «управляет» (руководит) тем, о ком он заботится, на самом деле он, лишь лучше видя закономерно сильные качества человека, способствовал их развитию. Он определял свою позицию по отношению к каждому и проявлял ее предложением реальной пользы. Демагогом он не был никогда.

Это было в его отношении к Л. В. Чирейкину, блестяще защитившему по окончании адъюнктуры диссертацию. Тепло, доверительно, где-то даже на равных он относился к А. Я. Холодному, клиническому ординатору, ставшему со временем видным трансплантологом. Может быть, особенно тесные длительные отношения были у него с Александром Семеновичем Мищенко, ассистентом кафедры, человеком противоречивым, но, несомненно, талантливым, отличавшимся работоспособностью и новаторством. И это несмотря на холерический характер последнего, излишнюю открытость, взбалмошность и многословие, то есть качества, противоположные тем, которые были свойственны самому Е. В.

Были и такие сотрудники, которые его раздражали или не были ему близки по своей сути, но и в отношении к ним это выражалось чаще в подчеркнутой отстраненности. Он их не отталкивал, но и не сближался с ними, да и они не нуждались в нем, а может быть, не дотягивались до него.

Профессиональные отношения наши складывались постепенно. У меня не было опыта конструирования диссертационной работы, библиографического поиска, не говоря уже об обработке получаемого материала, осмыслении и оформлении собственных данных. Я не владел этим специфическим литературным языком, тем более что меня просто распирало от образности. Мне было трудно и… одиноко. Когда я говорил ему об этом, он, по-доброму улыбаясь, давал мне понять, что муки эти должен преодолевать каждый, кто выбрал этот путь. Не стоит только отчаиваться, бояться собственных решений и ошибок. Все придет в свой срок, говорил он.

Как-то шли мы по ул. Комсомола в сторону Пироговской набережной и, несмотря на мой расстроенный вид, он мечтательно и твердо говорил: «Вы будете писать книги!» Это даже обижало, потому что в ту минуту я затруднялся в гораздо меньшем. Когда мы приходили в библиотеку, каждый из нас молча рылся в каталоге. Работали порознь, но вроде бы и вместе. Выходили на перекуры (он тогда курил), обменивались мыслями о прочитанном. Помогал? Да нет, просто был рядом, умел быть рядом.

В то время вспоминал я и другого, самого раннего своего учителя – Георгия Николаевича Гужиенко – преподавателя кафедры детских болезней ВМА, под руководством которого, в 1954—1956 гг., я сделал первую свою научную и печатную работу в клинике М. С. Маслова, видного педиатра страны. Называлась она «Хлориды крови и мочи при ревматизме, пневмонии и бронхиальной астме как аллергичеоких заболеваниях у детей». Работать приходилось с 5—6-летними ребятишками, ставить им горшочки для обора суточной мочи. Собирали, за исключением той, которую… Но работа получилась хорошая, даже по строгим меркам Маслова. Правда, когда я выходил из строя слушателей на Боткинской и направлялся в детскую клинику, народ смеялся: «Кириллов пошел меконий титровать!» Г. Н. Гужиенко, собирая нас на заседание кружка, говорил: «Наука, ребята, это хомут. Можно жить без него, работать, ходить с женой в кино и быть счастливым. Но если без этого хомута ты несчастлив, надевай его, но ищи такой, чтобы впору пришелся, иначе шею натрешь. Наденешь хомут, не говори, что ты выше того, кто в кино ходит. Важно быть счастливым. Хомут может быть условием счастья. В науке, как в любви, – и трудно, и больно, и сладко». Через 10 лет то же самое говорил и Гембицкий: сам ищи, сам носи, сам делай свое счастье. Все учителя в главном совершенно одинаковы…