Юджин Ли-Гамильтон - Воображенные сонеты (сборник)

Где руки эти? Может быть, маслин
Они лелеют корни под землею;
Там будят эхо песнею былою
Гречанки, обжиная тучный клин;

А может быть, они в глуби пучин,
Где персов клад укромно спрятан мглою,
И удивлен галерою гнилою
Глядящий сквозь шпангоуты дельфин.

Иль турками обращены в творило,
Пошли на известь для твердыни зла,
Что временно свободу омрачила?

Иль ныне их целебная зола
Родит зерно, в страну вливая силы,
Как прах руки, что эти создала?

Нет-нет, Эдем небесный не таков,
И не похожи на посланцев рая
Усталых чаек сумрачные стаи,
Летящих от тулийских берегов.

Там пламень света — ярче жемчугов,
Сияющий сильней, чем Гималаи,
Когда восход, над Индом воспаряя,
Омоет славой сонный их альков.

Я это царство видел краем глаза —
Мне Дант открыл ключами из алмаза
Ворота обретенной им страны,

«Где праведных встречает луч рассвета,
Что в платье белоснежное одеты
И от кончины освобождены».

Когда он к Небу с Беатриче шел,
Где Свет воздвиг немеркнущие шпили,
Ему собратья райские дарили
Небесных роз волшебный ореол;

Когда же он, взмывая как орел,
Взирал на кольца ангельской кадрили,
Его мерцаньем невесомых крылий
Приветствовал блистающий Престол.

У нас в душе пребудет этот Свет —
Он вечно с нами; он всегда на страже.
И мы взлетаем над пучиной бед

Туда, где нити драгоценной пряжи
И серафимов розовый букет
Сияют, как церковные витражи.

Что за Юдифь ты начертал, Мантенья —
Бескровен меч, и нет в лице тепла,
И голова, что камень, тяжела
Для ней, бредущей полусонной тенью.

Ужель в эпоху умоисступленья
Ты убоялся правды, словно зла,
Когда на плахах кровь рекой текла,
Сзывая жертв к ответному отмщенью?

Нет, не такой в ту ночь была она,
Когда утихли воинские кличи,
Когда взошла над лагерем луна;

Тигрицей прянув к долгожданной дичи,
Бежала, темной радости полна,
Юдифь совсем не с каменной добычей.

Горели свечи в дорогом шандале,
Уснули по шатрам бородачи,
И растекался отблеск от свечи
По зеркалу его доспешной стали.

Он улыбался ей в хмельном оскале,
Расслабленный от похоти в ночи,
Но в сумраке холодные лучи
Из глаз Юдифи плоть его пронзали.

Она, изящным изогнувшись станом
И не скрывая больше торжества,
Взмахнула смертоносным ятаганом;

И вот, напряжена как тетива,
Юдифь стоит над Олоферном пьяным,
Бормочущим любовные слова.

Квадригою им родственных коней
У Марафона правила Афина;
Неспешна поступь, горделивы спины,
Как будто вожжи все еще у ней;

По Древности, меж толпищ и теней,
И сквозь Средневековые годины
Прошли четыре медных исполина,
А ныне топчут пепел Наших Дней.

Путем, внесенным в тайные анналы,
В Грядущее, что сбудется когда-то,
Они идут по Времени устало,

И голубей воркующих легато
Несется с холок их, когда каналы
Рябит закат, как свойственно закату.

Давно, когда наш мир еще был юн
И Времени виски не поседели,
Раздался из глубин морской купели
Басовый звук каких-то странных струн;

Земля, и воды, и Зефир-шалун
Богиню велемощную узрели;
На раковине, словно в колыбели,
Ее качал послушливый бурун.

И ныне море вынесло на брег
Венеры торс из океанской дали —
Катался он по дну за веком век,

Пока не стерлись лишние детали;
И мрамор тела светит, словно снег,
Невинной белизной из-под вуали.

Сияют нимбы, словно купола,
На фресках монастырского придела;
Но краски блекнут в церкви опустелой
С тех пор, как вера от людей ушла.

Еще звучит последняя хвала,
Что ангелы поют осиротело;
Но зелень одеяний побурела,
И мутен лик витражного стекла.

Век, их создавший, кончился давно,
И злато нимбов — отблески заката,
А ночь спрядет им смертное рядно;

Младенчество людей с улыбкой брата
Оберегать им было суждено.
Теперь они уходят без возврата.