Юджин Ли-Гамильтон - Воображенные сонеты (сборник)

И летом брод нащупывать ногами
В ручье; или стекло замерзших рек,
Коньки надев, исчерчивать кругами.

Глухая боль сжимает сердце дня
С заходом солнца; замелькали тени
Мышей летучих на кустах сирени,
И детская утихла беготня.

Волы с полей плетутся вдоль плетня,
Бой колокольный отзвуком мигрени;
Вот по соседству скрипнули ступени —
Там ужинать садятся у огня.

А я лежу недвижимо в саду,
И думаю, что годы проведу
На этом ложе, немощью клейменном;

И утешаюсь рифмами, пока
На мир луна не глянет свысока
И не повиснет вон над тем лимоном.

Здоровье! Жизнь уходит день за днем,
И год за годом тонет, как в трясине,
Без перемен — твое крыло поныне
Печальный мой не осенило дом.

И в жизни, обернувшейся нулем,
Я смысл ищу, напрасно лоб морщиня,
Как те, чьи очи в море и пустыне
Ощупывают мертвый окоем.

Не так вопили греки в крае диком,
Полоску моря взорами сверля,
Как я тебя приветствовал бы криком;

Не как Колумб, стоявший у руля
В тот час, когда над корабельным гиком
Громоподобно ухнуло: «Земля!».

Сначала детство прочь мое ушло —
Куда ушли следы смешного пони,
Куда ушли цветы на горном склоне,
Коньки ушли, удилище, весло.

А после юность прыгнула в седло,
За музыкой и танцами в погоню —
Куда уходят девичьи ладони,
Куда уходит летнее тепло.

Теперь и зрелость тонет там же, где
Плач пленных птиц, и прошлогодний лед,
И каждый день, потраченный впустую.

Смирилась плоть, покорная узде,
Но мой мятежный дух крылами бьет,
Бездонности небесной салютуя.

Поэт, чей дух был кроток и смирен,
Изведавший австрийские темницы,
Оставил эти светлые страницы,
Италию поднявшие с колен.

И в Шпильберге, под гнетом мрачных стен,
Он сеял зерна, из каких родится
Свободы долгожданная пшеница,
Пока не завершился долгий плен.

Но для чего мой тесный каземат,
Где, в тщетном ожидании известий,
Надежды угли все слабей чадят?

Здесь не раздастся зов к священной мести,
Но сквозь решетки можно видеть взгляд
При тусклом свете тлеющих созвездий.

Полз желтый шар в небесной вышине,
Никак не достигая апогея,
А я лежал в кровати на аллее,
Считал часы, и тошно было мне.

Я наблюдал улиток на стене,
На полосы их раковин глазея:
Как будто разноцветные жокеи
У каждой притулились на спине.

Бегут улитки в трещинах стены
Быстрее, чем дневной спадает жар.
Лежу в саду, года мои длинны;

Часы мои — медлительный кошмар.
Улитки рядом с ними — скакуны;
Я ночи жду; и вот — скатился шар.

Отчаянье своих бескрылых дней
Плетением стихов я отгоняю,
Надеясь, что их будущность земная
Моей немного будет подлинней.

Но в клочья их порвал бы я, сумей
Встать с удочкой в руках на зорьке мая;
Пускай бумага уплывет немая
Вниз по ручью и канет меж камней.

Уймись, уймись, калечный пустомеля!
Уж никогда, дыханье затая,
Не встанешь ты на каменистой мели,

Где пенится бурлящая струя,
И мушкою подманенной форели
Не вытащишь вовеки из ручья!

Но если чудо вдруг произойдет,
И я однажды, путаясь в осоке,
Приду с любимой удочкой к протоке,
Когда раскинет вечер свой капот;

Я пожалею маленький народ,
Счастливый, шаловливый, пестробокий,
И удочку сломаю — в путь далекий
Пусть он плывет по воле бурных вод,

Как я когда-то. Как же было сладко
Отправиться к реке в вечерний час
И долго-долго плавать без устатка;

И в глубину нырять за разом раз,
Рукой ища, какая же загадка
На дне укрыта от нескромных глаз.

Вы, кто сейчас под сводами листвы
Легко шагает лесом онемелым,
Где дрозд поет над гиацинтом белым
И над росинкой, полной синевы;

Когда бы на день потеряли вы
Свою свободу управляться с телом,
То к жизни в равнодушье закоснелом
Остались бы по-прежнему черствы?

Вас проучить бы, в клетку заперев,
Туда, где горе кормится лузгою
От проса жизни, — не на долгий срок —

Покуда не освоите напев,
Какой выводит пленный дрозд с тоскою;
Вам станет жизнь мила через часок.

Вот Дед Мороз с седою бородою
В дома приносит падуб сквозь метель;
И пудинг, мясо, пироги да эль
На стол спешат веселой чередою.

Детишек встречен шумною ордою,
Он входит; золотая канитель
И мишура опутывают ель,
Что предстает рождественской звездою.

Мне видятся детей счастливых лица,
И эта ель, и пунш из пенных чарок;
Вдыхаю запах воска и смолы;

Я рад, что жизни лакомство дарится
Другим, хоть мой рождественский подарок —
Давно привычной боли кандалы.

Мою кровать доставили туда,
Где снег лежал подобьем зимней сказки;
И карлик мне какой-то без опаски
Явился у замерзшего пруда.

Шесть дюймов ростом; борода седа;
В мышиной шапке пепельной окраски;
Два крошечных конька на опояске
Висели и блестели, как слюда.