Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Отец говорил долго и, ему казалось, интересно, а главное, очень точно вскрывал причины поражения хорошего человека в борьбе за свое существование. Он побоялся довериться Али Алиеву, который всячески предлагал свою помощь по разоблачению столичной мафии во главе с Мэри Семеновной.

После того как выпили и закусили чем «бог послал», все шумно заговорили. Друг рассказал о том, как он два вечера подряд звонил Зазнобину в разгар самых важных событий, желая предложить ему довериться Алиеву.

– Да, моя ошибка в том, – заговорил Зазнобин, – что я не поверил Алиеву. А он дал двадцать пять рублей, как говорят, нашей сотруднице и за ночь переписал все списки. Так что у них уже были козыри.

Сергей Иванович горько сожалел о случившемся, но делал вид, что все не так страшно, как могло бы показаться. А Клавдия Ивановна просто кипела от ярости, еще не утихнувшей в ней.

– А главное, мне не нужно было ехать в Москву. Пусть бы прислали комиссию, они ничего бы не нашли. А когда я туда приехал, им нужно было как-то реагировать на «сигналы» и принесли в жертву меня. Остальные же отделались легким испугом.

– Да. Тут вы крепко ошиблись. Надо было рассказать обо всех звонках и телеграммах, которыми вас снабжала Москва и не давала никакой свободы действий, – сказал Отец. – Что вы их пожалели? Это ж мафия организованная и умная, там все было продумано.

– Понимаете, горком партии настаивал на отмене приказа о снятии, но Кешоков заявил: «Я не привык отменять своих приказов». Так вот горком и подобрал мне такую работенку, вроде и почетная, и в деньгах я ничуть не потерял.

– Дело не в этом. Мы потеряли хорошего работника, а кто придет – неизвестно.

Отец снова вышел. Мальчик стоял на прежнем месте и не сдавался ни на какие уговоры. Значит, пора уходить, решил Отец. Вернувшись в комнату, он с бокалом шампанского произнес еще одно слово:

– Ну что, Сергей Иванович, мне пора, сын не соглашается на капитуляцию. Хочу пожелать вам вернуться в строй. Пятьдесят пять – это еще пора расцвета мужчины. И то, что вы ушли из Дома творчества, – не конец нашей давней дружбы. Приезжайте к нам, мы всегда будем рады видеть вас. Мы, как обычно, остановились в третьем корпусе, 12 и 13 комнаты, вы их хорошо знаете. И хочется пожелать вам счастья, семейных радостей, успехов в работе.

– Вы знаете, как вы порадовали меня своим приездом. Я так сейчас взволнован, так счастлив, что вы не позабыли меня, что просто не подберу никаких слов. Большое вам спасибо. И вам, Отец, за добрые слова и пожелания. Противно туда ехать, но, может, преодолею себя. Дом творчества тоже входит в мою епархию, по линии культуры тоже мне подчиняются.

Отец вышел и долго еще ходил по тротуару с сыном около дома, пока не вышли его друзья.

– Ну как, Отец, кто оказался прав, – с победным видом сказала «генеральша». – Они так были рады, так благодарили нас...

«Генералы» прошли вперед, а Отец и Друг чуть-чуть отстали от них.

– Да, не думал я, что так хорошо получится, – недовольно протянул Отец.

– А ты обратил внимание, что они долго не открывали? Они все видели и обсуждали, спорили, пускать нас или не пускать.

– Ты думаешь?

– Уверен. А потом почувствовали, что им деваться некуда. Они же наблюдали за нами, видели, что мы расспрашиваем жильцов дома, заходили в квартиру напротив. Они же не знали, что мы заходили за карандашом. Но все равно, хорошо, что мы поехали, мы исполнили свой долг дружбы, она здесь оказалась права. – И Друг так произнес эти слова, что ясно было, что он имел в виду: ей нужен был повод напомнить окружающим, как она добра, бескорыстна, отзывчива на чужую беду.

Отцу не запомнились ее слова там. Он вспомнил только одну фразу: «Вы, Клавдия Ивановна, очень плохо выглядите».

– Зачем вы это сказали, Вера Ивановна? – спросил Отец. – Обычно такие слова не говорят женщинам.

– Так я же говорила ей, когда мы оставались одни, в спальне. Я же не могу говорить другое.

Вскоре они сели в рафик и уехали в Коктебель.

Целуем. Аниксты ушли в горы, оставили Антошку на меня. Так что пасу двоих. Маму поцелуй за нас. Передай во всяком случае...

8 мая 1978 года».

«Галя! Здравствуйте, мои милые и дорогие!

Еще кое-какие страницы этих «Записок» удалось разобрать после тщательной расшифровки.

Прочитав очередные страницы про Ласси и пожелав спокойной ночи сыну, Отец поудобнее устроился на кровати и начал читать Т.А. Щепкину-Куперник «Из воспоминаний» (М., 1959). В главе «Москва – Петербург» его заинтересовали картины тогдашних столиц, сравнение.

«Пожалуй, надо использовать их, эти описания, для того, чтобы показать размышления Шаляпина, переехавшего из Петербурга в Москву в 1896 году, – думал Отец. – После Тифлиса он уже пел в Мариинском театре, но неожиданно ему предложили ангажемент в Частной опере, которой руководил Савва Мамонтов. Его поездка в Нижний Новгород, описание Нижегородской промышленной выставки, внезапная любовь к Торнаги. Появление в Москве. И его первые впечатления как раз и можно построить на противопоставлении двух столиц. Москва была совершенно непохожа на Петербург. Здесь все было иным, начиная с внешнего вида и кончая отношениями между людьми. Да и сами люди казались ему другими. Да и сам он не раз уже замечал, что становится другим, более открытым и откровенным. Шаляпин с трудом привыкал к строгости столичных улиц. Широкие, прямые улицы производили на него впечатление какой-то парадности, на этих прямых и четких улицах и сам должен поневоле быть строгим и четким. Да и все было здесь странным: днем горело электричество, а летней ночью, как днем, висело яркое солнце. Все это было чуждо и непонятно. И потому он часто вспоминал волжские просторы, залитые солнцем берега и поля. Даже Тифлис был ему поначалу роднее и ближе, чем эта странная красота Северной столицы. Конечно, он прекрасно знал, что Гоголь любил бродить по Невскому проспекту, что Достоевский и Пушкин воспевали величие и неповторимость Петербурга, немало посвятили ему своих страниц, и он нигде не высказывался, что Петербург ему не по душе. И он любил гулять по Невскому, выделяясь своей высокой и стройной фигурой среди гуляющих. Часто бывал на Дворцовой площади, любовался Александровской колонной с ангелом, Эрмитаж с гигантами кариатидами, Канавка, Мойка, золотые шпили, «адмиралтейская игла», о которой упоминал Пушкин, шпиль Петропавловской крепости, шпиль Инженерного замка, в котором зверски убили императора Павла...

Шаляпин любил бродить по набережным, где кипела бурная жизнь: катили роскошные экипажи, в которых важно восседали придворные чины, гвардейцы, томные дамы в дорогих соболях. Все это куда-то мчалось, торопилось, спешило. За зеркальными стеклами дворцов, подъезды которых были застланы дорогими коврами, слышалась бальная музыка, в вихре танцев кружились прекрасные женщины, ведомые важными партнерами. Около этих подъездов долгими зимними часами вышагивали кучера, полицейские, охранявшие покой богатой публики».