Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Что им было делать? Друг начал как бы реабилитировать Антропова в глазах Львова, но тот был неумолим. Нет, нет, он не может теперь быть равнодушен к нему. А между прочим, теперь-то он вспомнил, что как раз накануне отъезда сюда, в Коктебель, он, кажется, подписал с ним договор на какую-то повесть. Подсунула ему этот договор Диана. Нет, татарина нельзя было остановить.

Вечером 9 мая все начали постепенно собираться в 15-й комнате, у «генералов». Украинский поэт, живший напротив, в 16-й комнате, пришел одним из первых. Потом пришли Друг, Отец и Виктор Лихоносов, только что приехавший из Краснодара. Чуть позже Михаил Львов и Георгий Георгиевич Степанов, старый краснодарский писатель, написавший две книги о Сергееве-Ценском и роман «Закат в крови», который так и не увидел пока свет, как ни бились за него десятки людей, маститых и именитых. Ничто не помогает, потому что роман посвящен белому движению на юге России. Не было только жены Львова, Анжелы Андреевны. Именно этим и поспешил воспользоваться Львов, хлобыстнув полную рюмку водки за Победу. При ней он не позволил бы себе такое удовольствие. Первый тост был традиционным и обычным: за Победу, за торжество советского оружия и пр. и пр.

– Среди нас находится украинский поэт Микола Шеремет. Давайте послушаем его.

– Что ж, я могу сказать. Всем нам пришлось много пережить. Мне тоже многое довелось пережить прежде, чем пришла победа. Я был корреспондентом «Коммуниста Украины», был на фронте с первых дней. И вот попали в окружение, а потом в плен. Десятки людей попали в плен. Идем под конвоем, а сами думаем, как бы сбежать. Я, конечно, не говорю за других. Мне не верится, что я в плену, просто сердце отказывается верить, а приходится подчиняться немцам, ничего не поделаешь. А они все такие здоровые, молодые, сильные, чувствуют уже себя победителями, хохочут, смеются.

Все сидели молча, не перебивая и не делая лишних движений. Сколько лет были знакомы, а до сих пор никто из сидевших здесь даже не подозревал, что этот сильный и уверенный в себе человек испытал немецкий плен, ужасы рабства. Видно было, что Поэт тоже волнуется, переживает давнее, столь поразившее его, что он до сих пор помнит мельчайшие детали своего кратковременного пребывания в плену.

– Конечно, я сразу же начал думать о побеге. Договорились с одним здоровым красноармейцем. И на следующий день мы снова тронулись в путь от фронта. Гнали нас в сторону Германии. Многие уже начали отставать, раненые и ослабевшие. Мы видели, как их беспощадно пристреливали. Некоторые пытались бежать, но так неумело, что немцы тут же настигали их и расстреливали.

Так что побег требовал максимальной осторожности. Мой единомышленник отказался от этой мысли, я продолжал выжидать момент. И вот как-то немцы ушли куда-то, они и не особенно нас сторожили-то, уверенные в своей силе и правоте, мы были предоставлены самим себе. И я рискнул, забежал в одну хату. Там была молодайка. Я говорю ей: «Приюти, спрячь, я пленный». – «Нет, дядько, – а я был уже заросший, бриться-то нечем было, – убьют немцы, и тебя, и нас». Что делать? Выскочил из хаты, а тут как раз и объявили подъем. Еще через десятки километров от фронта остановились мы в небольшом селе. И я приметил яму, куда можно спрятаться. Предложил своему приятелю вместе спрятаться в ней, а перед этим набросать веток, соломы, чтобы немцы не увидели. Но он и на этот раз отказался, очень боялся. Тогда я попросил его накрыть меня всей этой трухой. Так он и сделал. Я спрыгнул туда и затаился в углу ямы, а он набросал на меня все, что там подвернулось под руками. Сижу ни живой ни мертвый, как говорится. Слышу, как закричали немцы, значит, сейчас поведут дальше. Что будет? Сами понимаете, что я тогда испытывал. Мимо меня зашуршали шаги. Послышались бодрые, уверенные шаги конвоиров. Один из них остановился около ямы. Ну, думаю, конец. Потом послышались шаги подальше. Ну, слава богу, пронесло. Через полчаса или больше около ямы остановились легкие шаги и мальчишечий голос крикнул: «Эй, дядько, вылезай. А то немцам скажем. Нас могут за это расстрелять. Скажут, что мы тебя ховаем». Вот чертенята, думаю. Кто им сказал, что я здесь прячусь. А делать нечего, с ними не поспоришь. Видно, кто-то из взрослых их подговорил. Вылезаю и иду в сторону фронта. Ни единой души, ни немцев, ни крестьян. Немцы еще не оставляли гарнизонов. Не было еще ни полицаев, ни старост. Был только сентябрь 1941 года. Прошел несколько километров, вижу, на дороге движется телега. Подошел, поздоровался. На возу дядько с молодайкой, едут на базар. Дали мне фуражку, кое-какую одежонку. Чуточку подвезли. А там уж стал пробираться ночами к линии фронта. Еле выбрался. Как я обрадовался, когда меня захватили свои и повели в штаб. На мое счастье, в штабе оказался мой товарищ, тоже корреспондент, который тут же радостно меня приветствовал. Так мне не пришлось проходить никакой проверки. К тому же когда мы оказались в окружении, меня научил один товарищ, опытный коммунист-подпольщик: «Надо спрятать партбилет и запомнить место. А номер его записать на маленькой бумажке и спрятать в резинку трусов». Так я и сделал. А когда немцы обыскивали, то, конечно, не догадались о возможной такой хитрости. Так я вытащил эту бумажку, меня одобрили. Ох, сколько пришлось испытать...

– За Поэта и его страдания, которые станут книгами, поэмами!

Пили за Львова, пили за «генералов», пили за память о погибших.

Отец то и дело выбегал посмотреть за мальчиком, поэтому не все слышал, о чем говорилось.

Только что были на площадке. Алеша и Антоша покрутились на карусели, покачались с Отцом на качалках. Не больше двадцати минут. И вдруг неожиданно для Отца засобирались к дому. «Почему?» – спрашивает Отец. «Тетя Сима обещала прийти и построить с нами мельницу». Пришли, а тети Симы нет. Ах, какое было разочарование. Наобещала райскую игру, а не пришла. «Целуем. Бабу Таню целуем.

15 мая 1978 года».

«Отец снова зашел, когда у «генералов» дым стоял коромыслом, как говорится. Говорил уже только один Друг, поносил всех и все: все пишут плохо, читать некого, он читает только за деньги, если процентов двадцать правды, а остальное ложь, то это уже замечательно, это он приветствует. Говорил он уже в состоянии аффекта, видно, кто-то разозлил его, поэтому он яростно и талантливо свергал всех и все.

Все молчали, завороженные. Только одна Анжела Андреевна поддакивала ему, как бы говоря: «Вот, вот, я это же самое и говорила, и у нас нет с вами разногласий». «Генеральша» смотрела в рот говорившему и тоже кивала головой. Отца это разозлило, но на этот раз ему не удалось выступить с тостом: Алеша только раздевался, чистил зубы, он его покинул на минутку. Отец ушел по делам, почитал Алеше книжку, сам почитал и только тогда, когда Алеша заснул, решил пойти к «генералам» произнести свое особое мнение. Он пришел, когда все были уже на «взводе». Отец попросил слово. Все уже так устали друг от друга, а особенно от яростной речи Друга, что слушали его внимательно: