Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Героизм и мужество его тоже лишены внешнего блеска, который я терпеть не могу, и война для него – тяжелая, противная человеческой сущности работа. Обо всем этом, как и о том, что спутники его – растерявшиеся и не очень состоятельные по сравнению с ним люди, ты сказал очень умело, тактично, умно. Дай бог, как говорится, всякому так сказать.

Не зря я эту повесть нигде не мог напечатать. Покойный Домбровский дал на нее восторженную рецензию для «Нового мира», но вывод сделал такой: зачем журналу эта сильная, отлично смоделированная повесть, которая не дает новых представлений о войне? С этим риторическим вопросом рукопись мне и возвратили. Ав «Наш совр.» и «Москве» сказали, что мы не черносотенцы.

Устаешь от глупости и трусости редакторов. Тем радостней бывает понимание профессионального критика, который знает твои писания больше пятнадцати лет и каждый новый опус встречает с вниманием и уважением работника одного цеха, коллеги, спутника в литературной нашей жизни. Кстати, не очень-то гладкой.

Спасибо тебе. Поклон и весенние пожелания здоровья и благополучия Галине Ивановне и чадам. Гордятся ли они, что у них такой надежный в доме хозяин? Пусть гордятся. Всего доброго. Обнимаю.

14.04.86. Твой Анат. Жуков».

Виктор Петелин – Анатолию Жукову.

«Дорогой Анатолий Николаевич!

Как все-таки хорошо, что ты не позвонил мне, а написал. Читать твои чеканные строки о том, что ты хорошо написал свои повести, а я угадал их смысл, знаешь, все-таки приятно.

И в то же время как это мало для меня узнать от тебя, что я могу разгадать смысл твоего сочинения. Мало, мой милый и дорогой товарищ. Мне-то кажется, что я и сам по себе чего-то стою, а оказываешься всего лишь угадывателем чужих мыслей. Ну да ладно. А Шолохов? А Булгаков? А Малашкин? И сколько мне по горбу досталось за них, за то, что их прочитал именно так, как они написали. И до сих пор грозят мне за статью «Булгаков и «Дни Турбиных», а ведь она писалась еще вон когда, в 1969 году, писалась в 1966, напечатана в 1969. А сколько я ходил в ЦК, чтобы уговорить тамошних деятелей, что Булгаков не диссидент, а хороший парень, русский патриот, но только его патриотизм сродни патриотизму Гоголя и Щедрина.

Да все это для мелочи и пустяки, а вот что я угадал твой замысел – вот что для тебя важно. Ну и то хорошо. И то ладно. Господи, написал вот эту чушь (нет у меня под рукой хорошей ручки, приходится вот стучать. Знаешь, ведь трое учеников, у них не пишет, тут же к отцу, хвать, у него хорошая ручка, как раз такая, какая им нужна. «Пап! Тебе она нужна?» Ну, конечно не нужна. «Можно?» ну и т. д.) и самому стало стыдно: что там у тебя со здоровьем-то? Выкарабкивайся, дорогой Толя, ведь никто тебе не поможет в этом случае, только сам борись за свое здоровье. Больше бодрости, а потом, когда ты одолеешь все недуги, я за тебя возьмусь, я ведь теперь зампредседателя правления литфонда по спортивно-оздоровительной работе. Важнющая должность! Кто со мной ладит, сразу здоровенькие становятся.

Обнимаю тебя, Анатолий Николаевич. Желаю тебе здоровья.

20 апреля 1986 г. Твой Виктор Петелин».

«Дорогой Виктор Васильевич!

Обругал ты меня справедливо, правильно. Спасибо за искренность. Вина моя была бы значительней и неискупимей, не осознай я ее сам на другой же день после отсылки письма и не покайся тебе во втором письме. Когда я сейчас каюсь (прости, Виктор Вас), это одно, а когда я поймал себя на неприветливости сам и тут же сообщил тебе – это другое, Виктор Вас. Это – как добровольная явка с повинной, и ты, пожалуйста, учти ее при окончательном приговоре и определении меры наказания.

Второе. Поскольку все же проступок совершен, и проступок для меня не просто предосудительный, но досадный, обидный, я должен выяснить его природу, истоки.

Эгоизм и самовлюбленность? Но для меня, всю жизнь работающего на других (свои книжки приходится писать ночью, в выходные дни, в отпуске, в больнице, в санатории и т. п.), эгоизм и самовлюбленность отвратительны.

Пренебрежение к тебе? Тоже вещь невозможная, потому что я тебя братски люблю, всегда с интересом читаю твои книги, считаю серьезнейшим критиком и прозаиком, ты об этом давно знаешь, есть вещественные доказательства: письма (если ты их не выбросил), внутренняя и внешняя рецензии и, наконец, я сам, радостно улыбающийся тебе при каждой встрече, даже если в ту минуту мне худо. Так? Если так, то просьба приступить к делу. Кроме того, найдутся, наверно, свидетели, можно взять их показания.

Что же в-третьих? В-третьих, дорогой Виктор Васильевич, очевидно, что я еще не выздоровел и порядком измотан за пять месяцев болезни (то сердце вставало, то грозили не лучшим: рак, рак...).

А больные, они ведь сосредоточены на себе, готовы без конца рассказывать о своих хворях, любят, чтобы их жалели, хвалили (спасибо тебе!), обращали на них внимание. Этот временный эгоизм больного не есть эгоизм как таковой, ибо замкнутость внимания на себя самого происходит, вероятно, от включения защитных средств организма, от работающего инстинкта самосохранения – сознание оберегает больного от новых опасностей и утешает его разными знаками внимания, сочувствия, похвалы (снова кланяюсь и благодарю). Именно поэтому, прочитав твою книгу, я в первую очередь кинулся сказать о том, что меня поддержало, благодарил тебя, а о Шолохове не особенно тревожился, поскольку 1) судьба его не обделила, 2) книгу твою о нем я читал, если не ошибаюсь, еще в 1966 году, двадцать лет назад. Да и другие известные писатели не обойдены вниманием, почестями. Но дело даже не в этом. Дело в том, что написать сразу после прочтения о такой серьезной книге, где столько имен, показан актив нашей современной лит-ры, я просто пока не в состоянии. Во втором письме я коснулся некоторых имен, но это скорее для того, чтобы ты знал: книга прочитана сразу же, как и прежние твои книги, где обо мне не было ни слова, и я так же радуюсь ее выходу.

Ну ладно, чего размазывать. Письма не лучший способ общения. Вот, бог даст, выздоровлю – повидаемся, и ты мне врежешь сполна. А я буду обороняться, если сумею. Я еще не могу говорить (при крайней необходимости – 30 слов в сутки, строгий лимит, ошалел от химии, уколов, вливаний в гортань, горькой травы чистотела)... И голос сиплый, как у сифилитика, исчезающий... А сердце работает под сустаком и нитронгом. Будь ты здоров, поклон Галине Ивановне и чадам. Твой А. Жуков.

Сегодня возвратился с процедуры и купил сборник русских народных песен с клавиром, полистал в автобусе – такое богатство, сколько у нас драгоценного. Жив буду – петь буду, а дочь станет аккомпанировать. Приедешь послушать? Приезжай, не сердись».

«Дорогой Виктор Васильевич!

Верно говорят, поспешишь – людей насмешишь. Вот и я вчера с ходу откликнулся на твою книгу, увлекся нашим дорогим товарищем Жуковым и о главном забыл – эгоист несчастный.