Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 2

Жил, Щекочихин жил, на здоровье не жаловался, не вылезал из служебных поездок.

Только что, ну совсем недавно привез из Чечни освобожденных российских пленных — о чем не любил распространяться. Наверное, были для того причины.

Прошлогодней весной — и это тоже только что — я позвонил ему на дачу: «Завтра у меня встреча с читателями в Доме литераторов, как бы творческий вечер. В городе не собирался быть? Может, заглянешь в Малый зал?». Конечно, я знал о вечере не за день и даже не за неделю, но мало кому из друзей звонил сам: была же какая-то информация в прессе, в календарике ЦДЛ было объявлено.

Живут в Москве напряженно, даже суматошно, — что же людей еще «напрягать», — сумеют, придут. А Щекочихин тем более — постоянно в разъездах, депутат Госдумы, член множества комитетов и комиссий, журналист, зам. главного редактора крупнейшей российской газеты…

— Так что, смотри — не обижусь, если не сможешь. Увидимся в другой раз, по другому поводу.

— Не знаю, попаду ли в город…

Попал. Приехал чуть позже начала встречи, тихо присел где-то на заднем ряду. Потом прошел к трибуне, чего я уж совсем не ждал, сказал красивые слова, чем очень меня тронул. А потом, конечно, фуршет в «нижнем» буфете — хороший обычай, мне нравится.

Штатный «летописец» Дома литераторов фотограф Миша отснял множество снимков и почти всю встречу запечатлел на видео — может быть, эта лента стала если не последним, то одним из последних «домашних», неофициальных видеодокументов, запечатлевших Юру Щекочихина. Словом, вечер этот мы завершили вместе. Ночевать же он остался в городской квартире.

И было все это, вроде, только что…

Теперь я думаю — ну, почему я не вышел из машины, почему не обнял Щекочихина, как всегда при наших встречах? Ладно, мол, обнимемся в другой раз. Нужно было выйти!

Нужно было… Так ведь кто мог знать?..

Ну кто, кто мог знать, что другого раза не будет!..

В Калифорнии завершался день 2 июля, в Москве уже шло 3-е число…

Удивительная вещь — на грани мистики: я прибирал дом — гостившие здесь в мое отсутствие переворошили все книги — заново укладывая их на должные места на полки, я обронил фотографию (ими заставлены корешки книг), подобрал глянцевую карточку — Щекочихин обнимает моего добермана. Наверное, было это 10 лет назад, пса-то давно уже нет.

Почему на пол свалилась именно эта, и только эта фотография? Я повторил вопрос спустя несколько часов в телефонном разговоре с московской писательницей Аллой Рахманиной, после того как она спросила меня:

— Ты знаешь, что Щекочихин умер?

— Когда?!

— Только что, сообщили по «Эхо Москвы»…

Стало быть, в Москве это было 3 июля. Трех недель не прошло от нашей последней встречи…

«Только что перестал жить замечательный человек», — писал я тогда в некрологе. — Очень, очень мало отведено ему было жизни. А сколько в нее вместилось!

В тот год 9 июня Юре исполнилось 54 года.

2003 г.

…Минувшей весной его снова избили — подкараулили у лифта, в подъезде дома, где он жил. Как Политковскую. Больше он там не живет: не стало Генки. Геннадия Жаворонкова, бесстрашного журналиста, правдоискателя, никогда и никого не обременявшего своими проблемами, не кичившегося авторитетом, заслуженно признанным в редакциях, где он работал — и в «Комсомолке», и «Московских новостях», и в «Общей газете». «Просто Жаворонков» — не случайно так назван некролог, опубликованный в эти дни в «Новой газете».

— Били, — рассказывал мне Жаворонков после того нападения, — жестоко, чтобы убить, проломили голову. Помешал спускавшийся с верхнего этажа сосед.

Это было уже второе нападение на него. В первый раз его поджидали среди бела дня во дворе, у подъезда. Били вчетвером одного. Спасли подоспевшие дворовые пацаны — так отметелили напавших, что те уползли без табельных пистолетов. Дворовые отняли их и вместе со служебными удостоверениями бросили там же, в помойку. Зачем им чужие — у них свои. Таких сейчас называют «конкретные пацаны». Рисковые ребята… Взрослели они с Генкой вместе, а выросли по-разному. И рисковали-то они в жизни по-разному и по разным поводам.

Умер Журналист. Я это намеренно пишу с большой буквы: их, таких, как он, было всегда мало, теперь осталось еще меньше. Скорбная цепочка протягивается: Холодов, Листьев, Щекочихин, Политковская и вот теперь — Жаворонков. Наверное, те избиения ускорили его кончину.

Не стало его 7 ноября — аккурат к празднику коммунистов, им и его кончина была бы в радость, много в свое время он попортил им крови. Ну, ладно — самиздат. Но и дотошное расследование Катынского преступления: он и его коллега Алексей Памятных первыми опубликовали в «МН» документы и свидетельства причастности тогдашних советских властей к Катынскому делу. Это стало поворотным моментом в ходе всего расследования. Александр Квасьневский, президент Польши, вручил обоим ордена.

Было на счету «просто Жаворонкова» и немало «горячих» точек — Чечня, Абхазия, Грузия, юг России. К нему с уважением относились Александр Н.Яковлев и Елена Боннэр. Одна из последних его публикаций — развернутая рецензия на дневники Андрея Николаевича Сахарова (изд-во «Время», 2006), за которыми долгие годы охотилось КГБ… Рисковый он был всегда, сколько я его знал — ещё с тех дней, когда ночами через фотоувеличитель гнал страницы переснятой на пленку Авторхановской «Технологии власти».

Генка не боялся власти и раньше, он и теперь смел говорить в открытую о многом… Что именно «смел» — не уточнял, так, иносказательно, намекал. Мол, зачем вам, ребята, подставляться: «Вот, лучше книжечку почитайте!» — и дарил свой, только что изданный в Москве, томик.

Осталась подготовленная к печати «Тайна мифов и мифология тайн», с подзаголовком «Правдивая, с точки зрения обывателя, книга» — с новыми журналистскими расследованиями. Главы из нее печатались в недавнем выпуске «Кольца А». Публикация была уже посмертная…

Жаворонков знал, что обречен, а нам, друзьям своим, и этого не говорил, отшучивался — пустяки, язвочка… Смертельная оказалась «язвочка». Когда мы с Таней Кузовлевой, его институтской сокурсницей, навестили Жаворонкова в заштатной квартирке старого дома на Таганке, он почти ничего не ел, хотя принесли мы с собой всякой вкуснятины взятой по пути к нему в недальней бакалее. «Ерунда, желудок не в порядке», — объяснял он между маленькими глотками охлажденной к нашему приходу «Столичной».

И теперь нам остается повторить следом за Александром Галичем, написавшим после кончины Пастернака: «Как гордимся мы, современники, что он умер в своей постели…».

Время, правда, теперь не то. Другое время, но и все же…