Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 2

В комнату заглянула Юля, жена Андрона, до того остававшаяся где-то в глубине квартиры, — это о ней он говорит: «Всё — лучшая и последняя!» Перекинувшись несколькими словами с нами, она вышла. Воспользовавшись паузой, я положил на стоявший между нами кофейный столик один из томиков моих «Бесед».

— Здесь есть глава «Леночка» — в ней и ты участвуешь опосредованно, — я раскрыл страницу с фотографией Кореневой.

Андрон взглянул, улыбнулся и положил книгу на подлокотник тахты.

— У тебя вышли «Низкие истины» — там она фигурирует, да и многие женщины, тебе когда-то близкие. Ты предельно откровенен в повествовании о людях, о женщинах, в частности, — кто-то высказывал тебе свои обиды? И какова реакция прессы на книгу — ругают, хвалят?..

— Знаешь, книгу замолчали — было две-три статьи, и всё! А ведь напечатали тиражом 100 тысяч — поразительно! Пришло колоссальное количество писем, феноменально… А ругательных — нет: кого-то интересуют последние главы, кого-то кино, кого-то «клубника», а вот «обиженных» — нет. Так ведь я и назвал женщин не всех — только незамужних.

И знаешь, — продолжил он, — наступает время, когда надо разбегаться с людьми, с которыми хорошо развлекаться. Ну да, я не стесняюсь рассказать, как жил в Америке «на икру». А почитай мемуары Сартра или автобиографию Жан-Жака Руссо, в которой он рассказывает, как занимался онанизмом. Ну и что? Есть люди достаточно смелые и откровенные.

Мы оба рассмеялись.

Здесь уместно отступление: я в тот день, и еще долго потом, оставался под впечатлением от премьеры «Дома дураков».

«Отчего?» — пытался я понять.

Сначала — об этом.

Фильм Кончаловского я бы не советовал смотреть на ночь. Так вот: после сеанса не было аплодисментов, как это обычно происходит на премьерных показах — даже, когда приглашенные аплодируют просто из вежливости, потому что — традиция. Зал молчал потрясенно. Или — растерянно. Я вместе со всеми проследовал в фойе, обменялся с Андроном рукопожатием, условился о домашней встрече и, не задерживаясь, отправился к себе. И только далеко заполночь, когда, казалось, не удастся уснуть, я поднялся, нашел чистый блокнот, почти наощупь записал в нем что-то — и так, на протяжении ночи, — еще и еще раз…

«Дом дураков». Назван фильм беспроигрышно: вспомните хотя бы «Корабль дураков» Стэнли Крамера, «Школу для дураков» Саши Соколова, отмеченную в свое время Набоковым.

Поразительно: фильм о войне, жестокой, и велик соблазн, ближе к его концу, «убить» кого-то из главных действующих лиц — на экране этого не происходит. И вообще — в фильме нет трупов. Или — почти нет. Если позволительно так выразиться — «свежих», то есть возникших по ходу действия. Хотя, фильм вообще не «про войну» — он против войны. И не только в Чечне — против войны вообще.

Наверное, ему, российскому режиссеру, и, в самом добром смысле этого слова, патриоту (а мы знакомы не первый год — он именно такой), путь к этой ленте не был прост.

Российская аудитория готова была принять фильм о «плохих» чеченцах, и о «хороших» русских — особенно после недавней трагедии в Москве, унесшей жизни десятков детей. Взрослых — тоже… И такие ленты появляются. Затрудняюсь сказать, какими глазами я сам бы смотрел «Дом дураков», будь я на месте Марка Розовского — его тринадцатилетняя дочь провела дни в захваченном чеченскими боевиками московском театре на Дубровке, пока ей не удалось оттуда бежать.

Правда, сама Сашенька сегодня вспоминает об этом довольно спокойно — так мне показалось…

В фильме вообще нет плохих людей. Но есть больные: рефреном повторяются в кадре на фасаде «дома дураков» — психиатрической больницы — «Больные люди»… больные люди… больные люди…

«Прекратить стрельбу!» — эта команда заглушает звук перестрелки, внезапно возникшей по почину одуревшего от анаши русского солдатика, она слышна с обеих сторон — с чеченской и с русской. Люди, прекратите же стрельбу! В этом, собственно, смысл фильма — так я его понял. Фильм вовсе не «прочеченский», как посчитали многие, даже большинство российских рецензентов, — он задуман и создан Кончаловским прочеловеческим, таким я его принял.

Оказавшись в зоне боёв, лечебница для психических больных, дом умалишенных, становится местом драмы, но удивительной, в которой сумасшедшие и их врач оказываются людьми, являющими собой пример «нормальным», стреляющим друг в друга. Вот героиня фильма (играет её Юля Высоцкая, жена Андрона, молодая невероятно талантливая актриса), вроде дурочка, предельно наивная — она не расстается с аккордеоном, на котором едва умеет играть, с ним она встречает захвативших лечебницу чеченских боевиков.

Удивительный фильм, заставляющий зрителя ощутить необычайно остро противоестественность войны: вот оружие отложено в сторону — и люди-то оказываются совсем другие, совсем другие, совсем! Они и на самом деле другие — они способны к милосердию, к великодушию по отношению к только что державшим их на автоматной мушке.

Тема фильма жестока, обстоятельства действия жестоки — но режиссер удивительно нежен, именно нежен по отношению к героям ленты. Даже «обнаженка» (используя термин российских фильммейкеров), на экране целомудренна: голая, безумная женщина раскачивается на подвешенной к потолку простыне. Этот кадр вправе занять место в учебниках режиссерского мастерства в числе лучших образцов искусства кино. И займет, непременно.

Возвращаясь к тому дню, — о чём еще тогда мы говорили, оставшись вдвоём? Да о многом, но приведу здесь только это, сказанное Андроном, — вот, примерно, как оно может звучать в коротком изложении.

— Главное — чтобы получилось про то, что хотелось. А что не получилось — можно вырезать. Я очень много вырезал. Мы учимся каждую секунду, если мы хотим учиться. А иногда — не хотим…

— Ты сказал, — заметил я, что из «Дома дураков» вырезал куски, где проявилась «мягкость». Но, мне представляется, это было бы — достоинством ленты, не потерял ли от этого замысел всего фильма?

— Знаешь, — ответил Андрон, — «Дом» имеет в определенном смысле свою графику — поведение людей, там всё страшно. И когда я стал снимать сцены безумия, они получились мягковаты… я подумал — лучше оставить всё коротко.

Мощная любовь к своим героям вызывает порой очень жесткие вещи — так у Бергмана в «Криках и шепотах»: женщина вставляет себе между ног кусок битого стекла — это великая, потрясающая сцена — очень жестко!

Вот ты говоришь… — Андрон положил трубку, коротко ответив звонившему: «Потом!», и продолжил, обернувшись ко мне: — ты говоришь, что запомнился тебе как символ всей картины, как ее идея, отчаянный крик офицера окружившим «Дом» солдатам: «Прекратите огонь!», и потом это же кричит чеченец. Или еще: сделанная чеченцем надпись на доме «БОЛЬНЫЕ ЛЮДИ». Я даже думал так назвать картину… но это уж слишком точно.