Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

На ромашке гадать,
Лепестки обрывать
Я не стану. Прошли времена…
Может, к сердцу прижать,
Может, к черту послать,
И не любит, и любит она.
Все ответы цветка совершенно верны.
Вот так нрав у моей у любимой жены!

Висела на стене картина.
И для хозяина она
Привычней стала, чем гардина,
Чем люстра и сама стена.

И те друзья, что навещали
Из года в год его жилье,
Ее совсем не замечали,
Совсем не видели ее.

Она, как спящая царевна
В плену у злого колдовства,
Забыта жизнью повседневной,
Ждала чего-то, чуть жива.

И может, ей хотелось крикнуть
Хоть раз, обиды не тая:
«Да как ты мог ко мне привыкнуть?
Вглядись, ведь я — любовь твоя!»

Я недостоин, может быть,
Твоей любви. Не мне судить.
Но ты пожертвовал мне годы
Своих трудов, своей свободы
И, верность истине храня,
Так много сделал для меня.
И вот, исполненный смущенья,
В твой юбилей на торжество
Явился я просить прощенья
И снисхожденья твоего.
Прости меня, что как попало
Я жил, рассеян, бестолков,
Что писем и черновиков
Тебе оставил слишком мало.
А Н.Ф.И.? Ты разгадал
Мою таинственную повесть,
Как я любил, за что страдал,
А все меня смущает совесть,
Что тайну эту, видит Бог,
Я сам раскрыть тебе не мог.
Ты проложил свой смелый след,
Где для орлов дороги нет
И дремлет гром над глубиною.
Мне больно, что тому виною
Был, к сожаленью, я один,
И ты прополз над бездной ада
Лишь потому, что я как надо
Не подписал своих картин.
Прости, что на твоем Кавказе
Мои писательские связи
Я столь бездумно утаил.
А ты? Ты годы посвятил
Тому, чтоб доказать научно
Родство живое братских душ.
А кто такой «великий муж»?
Я б написал собственноручно
Чаадаев это иль Барклай,
Да поленился. Ай-ай-ай!
Прости меня!

Если будешь пить чуть свет
Молоко с ватрушкой,
Будешь ты и в двести лет
Бодрою старушкой.
— Убери скорее прочь
Молоко с ватрушкой!
Не хочу, — сказала дочь, —
Делаться старушкой!

«Жить-жить-любить! Жить-жить-любить!» —
Звучит из черного куста.
«Жить-жить-любить! Жить-жить-любить!» —
Как эта песенка чиста.
А где ж певец? «Жить-жить-любить!»
Подходим ближе. Вот те раз!
А он свое «жить-жить-любить!»
Свистит и не боится нас.
Чего бояться? Жить-любить!
Любовь — и больше ничего!
Но погляди — «жить-жить-любить!» —
Кружит подружка близ него.
Пускай кружит! «Жить-жить-любить!» —
Он так искусством увлечен —
«Жить-жить-любить! Жить-жить-любить!» —
Что и ее не видит он!

Чем дальше едешь по Сибири,
Тем удивительней — в пути,
В открывшемся огромном мире
Свое, заветное найти.
Родной язык, родные песни,
Людей знакомые черты
И на неведомом разъезде
Родные травы и цветы.
И влажный зной. И ветер свежий,
И те же звезды в высоте,
Березки те же, сосны те же,
Ну, может быть, чуть-чуть не те.
Чуть-чуть не так, чуть-чуть иначе
За весь тысячеверстный путь.
И вдруг поймешь, как много значит
Вот это самое «чуть-чуть».

Как много стало молодежи!
Нет, это сам я старше стал.
Ведь многих, будь я помоложе,
Я б молодыми не считал.
Нет, я поэт ненастоящий,
Я все на свете упустил.
О молодости уходящей
И то в свой срок не погрустил.
А как грустят по ней поэты
Лет в двадцать или в двадцать пять!
Теперь не про меня все это.
Теперь мне нечего терять!
Как много стало молодежи!
День ото дня, день ото дня
Мир делается все моложе
И все новее для меня.

Недаром дети любят сказку.
Ведь сказка тем и хороша,
Что в ней счастливую развязку
Уже предчувствует душа.
И на любые испытанья
Согласны храбрые сердца
В нетерпеливом ожиданье
Благополучного конца.

В нелепо-радостной погоне
Прыжками, будто кенгуру,
Бегут стреноженные кони
И вьются гривы на ветру.

Покажем, мол, что мы не клячи,
Что наше место — на бегах.
На четырех, мол, всякий скачет,
А поскачи на трех ногах!

Сошла земляника. Черника поспела.
В лесу чистота и уют.
А птицы чирикают только по делу,
Но песен, увы, не поют.

Горит костер, и дремлет плоскодонка.
И слышится всю ночь из-за реки,
Как жалобно, взволнованно и тонко
Свое болото хвалят кулики.

Когда линяют раки,
Они боятся драки:
А вдруг в один присест
Одетый голых съест?

Глядится в воду сумрак бора.
Торжественно встает луна.
И слышу я сквозь шум мотора:
«Смотри, какая тишина!»

А что касается зеркал,
Не в них я верности искал.
Не нам, а этой вот минуте
Они верны. И все равно
Они не отражают сути
Того, что в них отражено.

Деревья все зазеленели.
Почти все птицы прилетели.
Все обновиться норовит.
А у колючей темной ели
Все тот же хмурый зимний вид.

Вся теплота, вся сила света
Ей, недоверчивой, нужна.
И, мягкой хвоей приодета,
Свою весну в расцвете лета
Смущенно празднует она.

Одуматься фантастам не пора ли?
Грядущее фантасты обобрали.
Теперь они за прошлое взялись.
История, фантастов берегись!

Широкой просеки пустырь.
Не дрогнут синих сосен иглы.
Тиха, бела, как монастырь,
Обитель атома возникла,

В ее таинственных стенах,
В ее молчании заклятом
Святою жизнью, как монах,
Живет затворник — грозный атом.

Здесь, адской силой наделен,
Но адской воле не послушен,
Земным трудом спасает он
Свою космическую душу.
Он гонит ток в село и в цех,
И на железную дорогу,
Свой страшный первородный грех
Замаливая понемногу.

Ну, как я без тебя живу?
Грущу во сне и наяву.
А как наш город? С каждым днем
Красивых женщин больше в нем.

— Дом пустой?
— Нет, эхом полон дом! —
Девочка смеется.
— А потом?
И ответ веселый, но зловещий:
— А потом его съедают вещи!