Лев Лурье - Без Москвы

Александр Арефьев дважды сидел, один раз за покушение на убийство, другой раз за подделку рецепта на наркотики. Роальд Мандельштам умер от костного туберкулеза. Владимир Шагин годы провел в психиатрических лечебницах. Родион Гудзенко сидел за «приставание к иностранцам».

Между тем, живопись арефьевцев на фоне советского официоза отличается не столько формальными прорывами, сколько исключительной наблюдательностью. Вот что говорил сам Александр Арефьев: «Среди наших ребят не было формалистов – это значит: мы не шли изнутри себя живописным умением, создавая этим свой мир. Так никогда не было. Всегда на первом месте стояло наблюденное, и после делался эквивалент ему красками. Всегда старались для этого выбрать такой объект наблюдения, который уже сам по себе приводит в определенный тонус необычностью видения ускользающего объекта: в окно, в замочную скважину, в публичный сортир, в морг».

Александр Арефьев. «Любовь». 1954 год

Илья Глазунов. «Вечная Россия». 1988 год

Илья Глазунов никогда не скрывал того, что он выходец из православной монархической семьи. Его полотна – послание убежденного человека. Неслучайно ему поставили тройку за диплом, долго не принимали в Союз художников. Это на словах он поклонник Сурикова и Шишкина. Его живопись восходит к традиции символизма, усвоенной в Англии прерафаэлитами, во Франции – группой Наби, в России, где она была искусственно прервана советской властью, – художниками Нестеровым и Николаем Рерихом. Союзниками Глазунова в 1960–1970-е годы были не только Сергей Михалков и Екатерина Фурцева, но и Солженицын, Астафьев, Белов. Другое дело, что идеология верхов постепенно становилась все менее коммунистической и все более глазуновской, и он естественным образом стал любимцем сначала первых секретарей обкомов, а потом – губернаторов и олигархов.

В начале карьеры полузапрещенный Илья Глазунов рассматривался как Евгений Евтушенко от искусства (они и дружили в ту пору). И, действительно, при всей разнице в их жизненных позициях, они близнецы-братья: оба много работают, оба стремятся быть просветителями, и тот, и другой жаждут любви народа и власти. В параллельном жизнеописании арефьевцев и Глазунова важно то, что первые остались навсегда в Ленинграде (за исключением самого Арефьева, последние полгода проведшего в Париже), а Глазунов уехал в Москву. «Главное – величие замысла», – говорил Иосиф Бродский. В Ленинграде трудно продаться: тебя не покупают, в Москве проще идти на оплаченные компромиссы.

Для зрителя в конечном итоге важно не разобраться в споре, а отстраниться от него. Сейчас не имеет значения, что думал Крамской о Семирадском. С уверенностью мы можем говорить только одно: в 1944 году в Средней художественной школе учились два человека, сыгравшие огромную роль в русском искусстве второй половины XX века, один – для его внутренней эволюции, другой – в качестве популяризатора и пропагандиста «русской идеи».

Из третьего посвящения к ахматовской «Поэме без героя»:

«Милым мужем» не стал Ахматовой знаменитый английский философ и литературовед сэр Исайя Берлин. «Смущение» века – начало холодной войны. Ахматова считала: именно ее встреча с британским дипломатом в Фонтанном Доме привела мир к грани ядерного уничтожения. И хотя поэты, порою, склонны придавать провиденциальное значение происшедшему с ними, в данном случае Ахматова была права.

1 июня 1944 года Анна Андреевна вернулась из эвакуации в Ленинград. С осени 1944-го поселилась там, где жила до войны, – во флигеле Фонтанного Дома, в квартире своего бывшего мужа искусствоведа Николая Пунина. Ей выделили 2 комнаты, 2 другие занимала семья Пуниных.

В годы войны официальная советская идеология претерпела довольно существенные изменения. Коммунистическая риторика сдавала позиции, открывались многие закрытые в 1930-е годы храмы, было восстановлено патриаршество, огромными тиражами переиздавалась русская классика. Чтобы сплотить народ против Гитлера, власть прибегала к помощи тех, кого еще недавно уничтожала и клеймила. Военными корреспондентами центральных газет работали Борис Пастернак, Андрей Платонов, Василий Гроссман, Илья Эренбург. Война изменила и официальный статус Ахматовой. В предвоенное время власть рассматривала поэтессу как родимое пятно прошлого, как внутреннего эмигранта. С середины 1920-х годов ее не печатали, а вышедший в 1940-м сборник «Из шести книг» конфисковали из библиотек вскоре после выхода. С начала войны Ахматова активно печаталась в периодике, в том числе и в центральных газетах. В 1943 году в Ташкенте, где она находится в эвакуации, после долгой волокиты вышел маленький сборник ее «Избранного», в основном – военная лирика.

По возвращении в Ленинград она подготовила к печати сразу 3 поэтических сборника. Ахматова выступала с чтением стихов публично, с колоссальным успехом. Ее стихи производили потрясающее впечатление на читателя еще и потому, что совершенно лишены какой-либо коммунистической риторики. И сам факт ее публикации и доступа к трибуне обещал какие-то новые, более свободные и честные времена, на которые надеялись очень многие люди, пережившие войну.

Флигель Фонтанного Дома. Музей Анны Ахматовой

Столовая во флигеле Фонтанного Дома

Иосиф Сталин внимательно следил за всем, что печаталось в Советском Союзе. Его отношение к писателям вообще было не совсем обычным. Он уничтожал их очень избирательно, после раздумий. Известно о его телефонных разговорах с Булгаковым, Пастернаком. Сталин, несомненно, знал, кто такая Ахматова. В 1935 году, когда были арестованы ее муж Николай Пунин и сын Лев Гумилев, Ахматова сумела передать письмо Сталину – и они были освобождены. В это время Генрих Ягода по указанию Сталина отказал ленинградским чекистам в санкции на арест Ахматовой. Вероятнее всего, генсек не боялся Ахматову как идеологического врага, а относил к тем достижениям дореволюционной культуры, которые могут быть сохранены при советской власти в качестве музейного экспоната; для него это было что-то вроде классической музыки или балета. Словом, 1945 год был для Ахматовой во многом счастливым: победа, возвращение репрессированного, а потом отпущенного на фронт сына, контакт с читателем.