Лев Лурье - Без Москвы

Нужно было по кому-то ударить и так, чтобы страшно стало всем. Лучше всего было бить по наиболее ярким, наиболее авторитетным, популярным людям, потому что резонанс был бы наибольший.

Лидия Михайловна Лотман, филолог: «Гуковский был человек популярный, очень веселый, во всех отношениях прелестный. Он был всегда окружен людьми, к нему было не пробиться. А когда у него начались такие большие неприятности, то народ отхлынул. И я к нему подошла, когда был в Пушкинском Доме какой-то вечер, и сказала: “Григорий Александрович, вы не огорчайтесь, ну, это все может пройти, но вы помните, что вы Гуковский, которого так любят, такой человек замечательный”. Он сказал: “Это все слова”».

Григорий Гуковский

4 апреля 1949 года в актовом зале филологического факультета ЛГУ прошло закрытое партийное собрание и было определено, кто подвергнется чистке и как она будет происходить. Подробно рассматривались кандидатуры тех, кого будут чистить, и коммунисты-филологи были поставлены перед альтернативой – или они обличают своих учителей, клевещут на них или сами подвергаются опале. Выбор должен был сделать каждый.

Коммунисты в своей массе – те, кто пришел с рабфаков, фронта – люди из другой социальной страты, чем их учителя. Советский режим с самого начала поддерживал это противопоставление: наша новая советская интеллигенция и вот эта старая. Понятно, кто пользовался большим доверием власти. Чистку возглавил декан филфака Георгий Бердников, ученик Гуковского.

Лидия Михайловна Лотман, филолог: «Григорий Александрович был во многих отношениях идеалист. И он считал, что Бердников – парень из рабочей среды, простой, чистосердечный. Но это было совсем не так. Бердников – фигура сложная. Я училась с ним в университете, знала в студенческие годы, когда он ходил в шляпе (отдельно одевались поля, отдельно – верхушка) и в уличном костюме; был беден, демократичен. Он был способный человек, умный. Но он избрал такой путь, поскольку это был путь легкий. И он свои способности сюда отчасти употребил. У него не было никаких моральных ограничений».

5 апреля 1949 года в историческом актовом зале Главного здания университета состоялось мероприятие под названием «Открытое заседание Ученого совета филологического факультета». Повестка – обсуждение идеологических ошибок четырех великих русских филологов: Гуковского, Азадовского, Жирмунского и Эйхенбаума. В зале присутствуют только двое из них. Эйхенбаум и Азадовский больны. А вот Гуковскому и Жирмунскому пришлось выслушать гадости, несправедливые обвинения в низком научном уровне их работ, в космополитизме, низкопоклонстве. Их обвиняли ученики – Бердников; в будущем знаменитый писатель Федор Абрамов; никому не известный Лапицкий, специалист по погромным выступлениям; их клеймил будущий либеральный редактор «Нового мира» Александр Дементьев; академик Николай Пиксанов. Это не было ученое собрание: митинг, судилище. Для ученого собрания не требуется огромный зал с людьми, исполненными самых дурных намерений.

Георгий Бердников патетически восклицал, выступая против Жирмунского: «Виктор Максимович, вы написали 16 книг – назовите хоть одну из этих книг, которая нужна сегодня советской науке!» Очевидцы рассказывали мне, Жирмунский вытер пот со лба и тихо ответил: «Все 16».

Профессор Борис Егоров:

«Между прочим, была буря аплодисментов не меньшая Жирмунскому, чем Бердникову и другим громилам. Хотя там тоже были аплодисменты, потому что было много специально приглашенных. Мне кто-то сказал: “А вы знаете, вот такой-то даже со своей женой пришел, как на спектакль”».

Лидия Михайловна Лотман, филолог: «Иван Грозный хотел, чтобы казни обязательно посещались большим количеством народа, особенно казни знаменитых и богатых людей – вельмож, крупных государственных деятелей. Очевидно, после этого заседания Пиксанов понял, что он ошибся и пришел к Николаю Ивановичу Мордовченко на квартиру и принес пол-литра водки, и они ее распили. Он извинился перед Мордовченко, что его упомянул. Мордовченко мне это рассказал. Я ужасно возмутилась и сказала: “А зачем вы с ним пили водку?!” А Николай Иванович так растерянно сказал: “А куда же водку-то девать?” И добавил: “И потом он на четвертый этаж лез, старый человек. Ну, и какое-то раскаяние у него все-таки было”. Но главное, у Николая Ивановича было в лице смятение, что он пил эту водку с Пиксановым, а этого делать не следовало. У Томашевского была совершенно другая реакция. Он по коридорам, забитым публикой, ходил и говорил громко: “Вот безобразие! Уборная занята! Руки надо вымыть – я подал руку Пиксанову”».

Виктор Максимович Жирмунский

Юрий Михайлович Лотман

Георгий Пантелеймонович Макогоненко

Только двое – учитель Юрия Лотмана профессор Мордовченко и будущий знаменитый пушкинист, а тогда аспирант Макогоненко бесстрашно публично заступились за своих учителей.

Четырехсотметровый коридор Главного здания университета в 1949 году был заполнен грустными людьми, которые забирали из ректората свои документы – их вычистили. Это были не только филологи. Чистили биологов, если они не были согласны с «великим» учением Трофима Лысенко. Выгоняли экономистов, так как среди них было много друзей арестованных и расстрелянных по «Ленинградскому делу» братьев Вознесенских. Чистили космополитов историков и философов. Среди них моего деда – знаменитого античника Соломона Лурье. Удар прошелся по всем факультетам ЛГУ.

Уволить Виктора Жирмунского из университета не решились, но не потому что любили, а потому что он был членом-корреспондентом Академии наук, а государство в ту пору старалось быть иерархичным, ведь это была империя. Константин Азадовский вскоре после увольнения скончался – не выдержал. Немного времени прожил и Эйхенбаум, он тоже был сердечником. Григорий Гуковский был арестован и в тюрьме вскоре умер.

Очень редко когда в университете на одном факультете собираются такие звезды, такие выдающиеся умы. Не понимая этого, нельзя осмыслить, что произошло в 1949-м с филфаком. Потому что действительно – ну, уволили четырех профессоров, но ведь на факультете работает несколько сот преподавателей. Одни ушли, другие остались – собственно, что случилось? Но дело-то в том, что, когда уходит один такой человек, это может быть равнозначно катастрофе, а тут 4 – это очень много, хватит двух, может хватить даже одного, чтобы радикально понизился уровень университета или факультета.