Лев Лурье - Без Москвы

Нина Жирмунская, филолог, дочь Виктора Жирмунского: «Я хочу с благодарностью вспомнить имя ученика моего отца, Лазаря Ефимовича Генина, который тогда был молодым перспективным аспирантом-германистом, членом партии – его вызвали в партком и оказывали на него давление с тем, чтобы он выступил против своего учителя. Он отказался это сделать. За это он был изгнан из аспирантуры, устроился работать библиографом в Публичную библиотеку и спустя несколько лет стал лучшим библиографом, который знал все и который всю жизнь проработал там. Вот такова была судьба тех, кто не согласился стать Иудой Искариотом».

Борис Михайлович Эйхенбаум

Андрей Аствацатуров, филолог, внук Виктора Жирмунского: «На сегодняшний день, как мне кажется, основная проблема нашего факультета, как и всей филологической науки, заключается в том, что наука потеряла ощущение своих перспектив, ощущение своей судьбы, ощущение как прошлого, так и будущего. Она развивается по инерции. Почему нет таких ярких фигур, как Гуковский, Жирмунский, как Азадовский и Эйхенбаум? Ну, наверное, потому, что все-таки у этих людей было ощущение перспектив, ощущение судьбы и осознание того времени, в котором они жили.

В конце 1940-х произошел настоящий слом. В сущности, Сталин провел в филологических науках, вообще в области гуманитарного знания, то, что он произвел в конце 1930-х среди государственного партийного аппарата и среди военачальников – произошла как бы смена поколений. Но если в государственной жизни, может быть, там действительно поколение технократов типа Маленкова и Косыгина могли лучше управлять страной, чем старые революционные кадры, то, конечно, наука устроена совсем по-другому».

Лидия Михайловна Лотман, филолог: «Это было очень вредно в общегосударственном смысле. Все эти походы против науки – это вреднейшие мероприятия, потому что наука является основой жизни людей. Все общество стоит на науке, и если эта наука в забвении, то общество идет назад».

По недавнему рейтингу, Санкт-Петербургский университет не входит в первую сотню университетов Европы. Уступает, скажем, университету в Ювяскюле – это финская глубинка.

В войну гибнут и страдают не только люди. После окончания Второй мировой загородные парки и дворцы Ленинграда – в руинах. Еще в 1920– 1930-е к уничтожению художественных собраний приложила руку и партийная верхушка, тогда ценности шли на Запад или продавались «заслуженным» людям. В 1940-е коллекции музеев чистили от всего «декадентского», то есть мировой живописи, начиная с Коро, и русской – с Серова. Закрылся Музей обороны Ленинграда. Город избавляли от лучших искусствоведов-музейщиков. В Академии художеств и на истфаке ЛГУ преподавали недоучки, напирающие на партийность и народность. Книги дореволюционных авторов пылились в спецхранах. Новейшей западной литературы просто не было. Спасению, сохранению и восстановлению императорского Петербурга мы обязаны нескольким подвижникам. О них пойдет речь в этой главе.

Петербург – императорская столица. К югу от города расположены 4 летние императорские резиденции: Петергоф, Гатчина, Царское Село и Павловск. Во время войны они оказались на линии фронта и были почти полностью уничтожены. Быстрее и лучше других восстановили Павловск.

Павловский дворец, 1911 год

Николай Третьяков, бывший президент ГМЗ «Павловск»:

«После революции нужно было создать профессию музейного хранителя. Слава богу, в России было достаточно много искусствоведов. Они раньше возглавляли музейные комиссии, а теперь стали перестраивать бывшие императорские резиденции в музеи».

Александр Марголис, историк: «Возникло совершенно героическое движение, которое продолжалось примерно лет 10, до тех пор, пока его не затушили. Это было так называемое золотое десятилетие для музейного мира, для краеведения. Титаны этого движения – Александр Бенуа, Иван Гревс, Николай Анциферов».

В 1920-е годы музеи дворянского быта появлялись повсеместно. Музейный статус помогал уберечь коллекции от разграбления и спасти дворцы от вселения разнообразных учреждений. Даже личные комнаты семьи последнего императора в Царскосельском Александровском дворце хранителям удалось на некоторое время отстоять.

Виктория Плауде, научный сотрудник ГМЗ «Царское село», внучка искусствоведа Анатолия Кучумова: «Они сохранили комнаты Александры Федоровны и Николая II, причем мотивация была очень смешная. Комнаты эти были сохранены не как художественные, исторические, а как образец дурного вкуса семьи последнего императора».

В 1920-е годы Советской России достались невероятные сокровища. Аристократические семьи были уничтожены, а те, кто эмигрировал, не вывезли ни мебели, ни картин – самые богатые музеи быта были созданы именно в СССР. Здесь были предметы всех стилей, огромной ценности.

Эти музеи, которые хранили уничтоженную или уничтожаемую культуру, кололи глаза и власти, и части подданных. Зачем сохранять то, что связано со старым строем? Это что, памятник крепостничеству? Памятник финансовой олигархии эпохи империализма?

С 1929 года музеи быта один за другим закрываются. Несчастье постигло и Павловск. Отсюда сундуками вывозили вещи, для того чтобы продавать за границей. Из Царского Села в Кремль забрали императорский бильярд. Все, что сохранилось от старой России, обречено было на полное уничтожение, если бы не хранители.

Виктория Плауде, научный сотрудник ГМЗ «Царское село», внучка искусствоведа Анатолия Кучумова: «Все продавали по ценам среднерыночным: не как произведение искусства, а как простые бытовые вещи – стулья, столы».

Алексей Гузанов, главный хранитель ГМЗ «Павловск»:

«Естественно, это был большой удар по коллекции и по людям, которые ее хранили. Мне посчастливилось разговаривать с Анатолием Михайловичем Кучумовым, и он рассказывал такую историю: когда подъезжала партийная машина, некоторые сотрудники, хранители лихорадочно старались прятать какие-то мелкие вещи высокохудожественной значимости».

Продажи продолжались вплоть до середины 1930-х годов. С молотка ушли примерно две трети пригородных коллекций, – потери, сопоставимые с военным временем.

Музейщики не имели возможности уберечь дворцы от узаконенного мародерства: их, хранителей буржуазной культуры, легко могли обвинить во вредительстве на идеологическом фронте.