Мишель Кармона - Мария Медичи

В половине пятого тело Генриха внесли в его небольшую спальню на втором этаже.

В это время мигрень держала Марию Медичи в ее кабинете. С королевой беседовала мадам де Монпансье. Никому не пришло в голову предупредить дам. Услышав шум в соседней комнате — спальне короля, — королева просит мадам де Монпансье выяснить, в чем дело. Та открывает дверь и, немедленно поняв, что происходит, резко захлопывает ее. Понимая, что произошло великое несчастье, королева восклицает: «Мой сын!». Мадам де Монпансье пытается ее удержать, говоря: «Ваш сын жив!» Но Мария грубо отталкивает ее, идет в комнату и видит на постели тело Генриха. Лицо короля стало уже восковым. Мария едва не потеряла сознание.

Мадам де Монпансье вместе с камеристкой с трудом уводят королеву в ее кабинет и хотят уложить в постель. Входит герцог д’Эпернон, падает на колени перед королевой и уверяет, что, возможно, король не умер. К королеве устремляются Бассомпьер, герцог де Гиз и обершталмейстер Бельгард. Все на коленях и по очереди целуют ей руку. Мария рыдает, и нет ничего, что могло бы ее успокоить.

Но надо взять себя в руки. Пришедшие тем временем канцлер Вильруа и Жаннен советуют ей, какие из приказов следует отдать и какие меры принять.

Это одна из версий. Согласно другой, Мария Медичи узнала новость, услышав: «Он убит!», брошенное Кончини. Сен-Симон утверждает, что «всем известно, с каким самообладанием королева и ее приближенные узнали сразившую их роковую весть, сообщенную им столь холодно и по меньшей мере без соблюдения каких бы то ни было приличий».

До девяти часов вечера все будут думать, что король ранен. Д’Эпернон, генерал-полковник от инфантерии, укрепил Лувр и расставил гвардейцев на Новом мосту и на подходах ко Дворцу правосудия. В сопровождении герцога де Гиза он отправляется в парламент. Скоро пробьет час Марии Медичи.

Около шести вечера сообщили маленькому дофину. Теперь он король Людовик XIII. Узнав о смерти отца, малыш заплакал и воскликнул: «Ах, если бы я был там с моей шпагой, его бы не убили!» Мария оставляет его спать в своей спальне. Сын с нею, и все спокойно в потрясенном Париже.

Завтра Мария станет регентшей.

Франсуа Равальяк родился в Ангулеме в 1578 или 1579 году. Лакей парламентского советника, он стал позже, как и его отец, ходатаем в суде. На какое-то время он поступил в монастырь фельянов, но бьющая через край религиозная экзальтация, видения, кликушеские, но бессвязные высказывания явились причиной, по какой его через несколько месяцев выставили за ворота. В Ангулеме он слыл человеком странным. Мягкость в поведении резко контрастировала с физиономией висельника. Физически сильный и высокий, крепкого телосложения, с руками молотобойца, жесткими волосами и густой бородой черного цвета с рыжеватым отливом. Лицо аскета с горящими глазами дополняет дьявольский вид. Из-за такой внешности его однажды обвинят в убийстве, через год он выйдет из тюрьмы, с него будут сняты все подозрения, но вскоре снова попадет туда, потому что погрязнет в долгах.

В тюрьме изучает теологию, пишет мистические стихи, его продолжают посещать видения. Он мучительно ищет ответ на вопрос: в каких случаях христианин имеет право убить короля, врага папы?

Вышедший из тюрьмы Равальяк становится местной знаменитостью. Герцог д’Эпернон, губернатор Ангулема, заинтересовался его судьбой и отправил в Париж выступить ходатаем на своем столичном процессе. По дороге он заезжает в замок Мальзерб взять письма у графа д’Антрага. Маркиза де Верней тоже передает ему письма в столицу.

В Париже Равальяк два месяца живет у компаньонки Анриетты, Жаклин д’Эскоман, занимается процессом д’Эпернона, гуляет по городу, ходит в церковь. В 1608 году на улицах обсуждали приезд чрезвычайных посольств из Испании и Голландии, чтобы король рассудил бесконечный конфликт Мадрида и его подданных кальвинистов, восставших против его власти. Некоторые одобряли расположение короля к протестантской Голландии. Другие были возмущены помощью короля Франции, который называет себя католиком в этой нации еретиков, в борьбе против католической Испании.

В церквях бесчинствовали проповедники, осуждая нарушение Нантского эдикта: он запрещал гугенотам проводить богослужения менее чем в пяти лье от Парижа. Но король разрешил построить им свой храм в Шарантоне — у самых ворот Парижа. На протесты парламента король небрежно заметил, что отныне Шарантон находится в пяти лье от столицы. Позже Равальяк скажет, что к покушению на жизнь короля его подтолкнули «слышанные мной проповеди, из которых я узнал причины, по которым надо убивать королей».

В 1609 году Равальяк уже готов убить короля. Но одновременно с этим испытывает некоторые сомнения и угрызения совести. Тем не менее за год до преступления он принял решение выполнить любой ценой миссию, которая ему уготована свыше.

Он следит за поездками короля. Однажды подошел к нему около кладбища Невинноубиенных. На суде он скажет, что в этот день собирался не убивать короля (не был вооружен), а просто спросить, правда ли, что Генрих хочет воевать с папой и гугеноты готовят избиение добрых католиков. Перед тем как совершить убийство короля, он должен был из его уст собственных услышать признание о дурных намерениях.

Позже он хотел было отказаться от своего замысла и снова поступить к фельянам или к иезуитам, но его не приняли. Ближе к Пасхе 1610 года Равальяк возвращается в Ангулем. Но нет мира в душе его. Он чувствует, как невидимая сила отбрасывает его от алтаря. Теперь у него не осталось сомнений: только убийство короля, по воле Господа, вернет его в лоно церкви, и он устремляется в Париж выполнить свою миссию. В апреле его снова одолевают сомнения, возвращают назад в Ангулем. Но увиденное по дороге распятие напоминает ему о долге. Он возвращается в столицу. 14 мая 1610 года около четырех часов пополудни на улице Ферронри Франсуа Равальяк бросился к королю и убил его двумя ударами ножа.

Многие соглашались, что не обошлось без иезуитов, которые еще 200 лет назад провозгласили тезис о законности тираноубийства.

Странные знамения сопровождали смерть короля. В своих Мемуарах Ришелье приводит их с особой скрупулезностью.

14 мая монахиня аббатства святого Павла, около Бовэ, не явилась в трапезную обедать. Ее обнаружили в своей келье, заплаканную, потрясенную видением, предвещавшим неминуемую гибель короля. Во время вечерни видение повторилось: монахиня утверждала, что сию минуту видела короля, убитого ножом.

В тот же день в монастыре капуцинок одна из сестер, вдруг услышав звон колоколов, разрыдалась и сказала подбежавшим к ней монахиням, что колокола предвещают смерть короля. Все увидели, что монастырский колокол действительно звонил сам по себе.