Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Этот жалкий кабак много лет
Осень долгим дождем убивает.
Я пришел, но тебя уже нет,
От страданья любовь убывает.

Я страдаю, когда ты ушла,
Я смеяться учился искусно.
Плачу я без любви, без тепла
И живу с той поры только грустно.

Ты хотя бы на память храни
Мое сердце, тоски неизбежность,
Ты храни эту древнюю нежность
И от ран почерневшие дни.

Грудь чужую осыплет мой смех,
Лаской губы чужие я встречу.
Их зубами своими помечу…
Все равно ты прекраснее всех.

В переулке пустом,
Занавешен дождем,
Ждет гостей дом свиданий.
Плач полночных часов,
Словно скрипнул засов
В глубине сонных зданий.
Кто крадется тайком
Здесь, в ненастье таком?
Тени двух ожиданий…
В переулке пустом
В ночь небесных рыданий.

Эта красотка весна
Из дому гонит девиц,
Эта красотка весна
Солнцем озарена:

Девушке пара нужна,
Парень в кадрили как принц…
Нежно скрестила пути
Юных парней и девиц
Эта красотка весна
Солнцем озарена.

Эта красотка весна —
Времени капля одна,
Очень красива весна —
Недолговечна она.

Под деревом в цвету
Красавица сидит,
Красавица грустит —
Возлюбленного нет,
Возлюбленного нет, —
Никто не защитит.

Под деревом в цвету
Ей студит сердце снег,
Ей студит сердце снег,
Белеет на лету.
Красавица, не плачь,
Любовь – причина бед!

Страданье предпочту,
Страданье от любви,
Страданье предпочту
Я одиноким дням,
Где сердце студит снег
Под деревом в цвету.

Одна новинка; да всего одна
разыскана за книжными рядами,
смущается, обласканная вами,
и отрицает то, что есть она,
и жребий свой. Но книгами, вещами
вещает нам желанная страна,
их счастьем будничность окружена,
они смягчают грани между нами.

Жизнь – это жизнь, ущербности в ней нет.
Зачем же там невидимые вещи,
где полон дом: одушевлен, согрет!
Пять обостренных чувств; а все же скрыт
существованья смысл: и говорит
тогда в кусте горящем голос вещий.

Я шел, я сеял; и произрастала
судьба, мне щедро за труды воздав,
но в горле слишком прочно кость застряла,
естественной, как в рыбьем теле, став.

Мне не вернуть Весам их равновесья,
не уравнять непримиримость чаш;
но в небе – знак, не знающий, что весь я
ушел в иной предел, покинув наш.

Ведь звездный свет сквозь вечные просторы
летит так долго, чтоб настичь людей,
что мой уход проявится нескоро,
как росчерк призрачной звезды моей.

На храме замок, былых свершений нет,
ты взаперти. Иль нет тебя?
Время ушло за отшельником вслед,
храм хранившим, любя,
милая Мария а Четрелла.

Отшельник ушел, и дом твой, как тюрьма,
только тьма собеседник твой;
я так одинок, одинок, как ты сама,
чуть слышен мой зов живой:
милая Мария а Четрелла.

Лавр у храма помнишь ли ты?
Он еще здесь, и сад не заглох.
И каждым нервом его листы
чувствуют ветра вздох —
милая Мария а Четрелла —

смотри: взбудоражена ветром листва,
он увлекает (ты помнишь – как),
ты ощущаешь: тепла трава
и запах свой шлет во мрак,
милая Мария а Четрелла.

Эти дни трепещут. Но невинно
их спугнешь, и канет свет во тьму.
Возлагаю ветку розмарина
трепетно к порогу твоему;

посмотри, как нежно он цветет.
Мы ему придали смысл унылый,
чтобы навевал он жизнью милой
мысль о смерти. От твоих щедрот

стало трудно излучать тебе
милосердье, не подозревая,
что из лона, сердце надрывая,
ты открыла мир Его судьбе,

крепнувшей, пока не осенен
был весь мир твоим всесильным сыном:
и низверг он, ставши господином,
лик того, кто старше был, чем Он.

Не шагов ли шорох слышен в храме?
Подойдешь ли ближе? Будет срок,
когда ты соединишься с нами,
как живой, но сорванный цветок.

О, пускай лица ты не покажешь,
не откроешь двери, – подойди,
чтобы сердце новое в груди
застучало так, как ты прикажешь.

Нам и так безмерно тяжело
чтить тебя, не видя постоянно.
Мы любили женщин, но обмана
чувство их от нас не отвело,

краткость встреч или разлук стихия —
скудный дар. Скажи, в чем сущность их?
Почему, оставив нас одних,
ускользают в никуда, Мария?

В храм каждодневной дорогой
иду (я по праву прав):
замкнутый и далекий
людям чужд твой нрав;

когда-то Ты возвышалась
в центре склоненных голов,
и целый год раздавалось
эхо тысяч шагов.

Мой шаг одинокий ныне
звенит среди пустоты.
Я твой рядовой в пустыне.
Необъятна ты.

Стремлюсь я тебе в смятенье
все сущее передать;
от ливня весеннего тени
невидимо движутся вспять.

Он любил тебя; робко лелея,
охранял. Посмотри сквозь года,
как в саду по центральной аллее
он с тобою гулял иногда;

путь всегда выбирал покороче
(соболезнуя, крепла рука),
чтобы небо не жгло твои очи,
и земля не была бы жестка;

ты терялась, когда между делом
наклонялся он к новым росткам, —
ты – бесстрастна была к пустякам, —
отрешенно заботясь о целом.

Так травы нездешние зыбко
в немыслимых скалах растут:
твоя чистота и улыбка
над скорбью тебя вознесут.

Скорбь неодолима,
ужас и снег все белей.
Как отличать могли мы
гордость от скорби твоей,

если сама ты не знала
грани бедствий своих.
Сплетены концы и начала,
и бесконечность в них;

словно отверзло лоно
сверхвеличью врата,
вечность непреклонна,
след ее – темнота.

О, как молода ты в этом крае:
словно друг доверчивых детей.
Пастухи, простой мотив играя
(те, что старше вечности твоей),
коз привычно собирают в стадо,
иль мужей скликают в тот момент,
когда тяжки лозы винограда:
ведь большой мелодии фрагмент
отклик музыкальный обретает
(виноградарь свой венок сплетает),
крик звериный – аккомпанемент.