Семен Шмерлинг - Горячий осколок

По степи, без дороги, шло пять человек.

За километр-полтора невозможно было определять, во что они одеты и есть ли у них оружие, но Алексея сразу же охватил тревожный трепет. Фашисты!

Заглох двигатель. Взвизгнула дверца. Распахнув ее, Бюрке спрыгнул на землю.

Якушин заставил себя думать об этих людях спокойно. Кто они? Почему непременно фашисты? Идут с востока. Может, наши? Например, разведка, высланная пехотой вслед за танками.

Вряд ли. Пехота еще очень далеко, скорее всего за десятки километров. Так, во всяком случае, говорил на марше взводный.

Напрягая зрение, Алексей всматривался в идущих, Удалось заметить, что одеты они по-разному. Правый был в чем-то черном и блестящем. Наверное, в плаще, который носили фашистские офицеры.

- Немцы? - спросил Алексей неподвижного Бюрке.

- Йа, йа, - затряс головой пленный. - Они идут сюда. Это ведь немецкая машина.

Значит, гитлеровцы! Конечно, их немало в степи. Танковый клин рассек и разбросал фашистские подразделения, разрозненные группы остались в наших тылах. Когда-то прихватит гитлеровцев наша пехота, а пока, как голодные волки, они рыщут по полям и дорогам.

Теперь было видно, что немцы разомкнулись в короткую цепь. В руках автоматы. То ли осторожны, то ли поняли, что машина у русских.

Алексей остро ощутил, как не хватает ему сейчас рассудительного, никогда не теряющегося лейтенанта, доброго и участливого Карнаухова, находчивого Сляднева. Даже вредный и жадный Курочкин мог бы пригодиться: все-таки свой.

Еще трудно было представить, что будет через минуту-другую. Алексей только неожиданно вспомнил бабушкино присловье - "глаза боятся, руки делают" - и, сбросив мешавший ему ватник, заскочил в распахнутую кабину, схватил предусмотрительно оставленный и даже раскупоренный взводным патронный цинк, гранату-лимонку. "Ничего, продержимся".

У приборной доски стоял в зажимах трофейный автомат. Это оружие принес, сдаваясь в плен, Клаус Бюрке. "А что если Клаусу доверить автомат? Вроде назад ему пути нет?.. Ладно, посмотрим, подождем..."

Опустившись на землю у массивного катка "крокодила", Якушин положил справа карабин и коробку с патронами, слева - автомат. Стало как-то спокойнее.

Правду говорил Бутузов: "За оружие держишься - на душе легче".

"Чего теряться? - подбадривал себя Алексей. - Я ведь здорово стреляю. Недаром получил "Ворошиловского стрелка"! Да и в шоферской школе на стрельбах не мазал".

Возбужденный, он крикнул Бюрке по-русски (немецкие слова как-то забылись):

- Пусть только сунутся!

Бюрке молчал.

Немцы вскинули автоматы.

- Оставим автомобиль, - робко предложил Бюрке. - Отойдем.

- Шиш! Этого не хочешь? - Алексей яростно ткнул немцу фигу.

Теперь враги были отчетливо видны. Правый, в лоснящемся черном плаще, то и дело поворачивался к другим, видимо, командовал. По знаку "черного" они разомкнулись еще шире и ускорили шаг. Матерые, по-звериному ловкие, готовые на все. И с ними придется сражаться ему, Лешке Якушину, почти не обстрелянному солдату, вчерашнему школьнику.

Он решился:

- Бюрке. Нимм. Бери. Бери автомат. Иначе и тебе и мне - капут.

Подвинув локтем оружие, повторил:

- Нимм. Бери!

Немец нерешительно притянул к себе автомат.

- Выстрелю - стреляй и ты. Понял?

- Йа, йа, - ответил немец дрожащим голосом.

Якушин прицелился в "черного", несомненно, самого главного. У этого немца наверняка хищный нос и короткие гитлеровские усики.

Выловив в прицеле трепещущую мушку, уже готовый выстрелить, он скорее почувствовал, чем услышал какое-то движение слева.

Повернул голову и увидел, как поднявшийся во весь рост Бюрке вышагнул из-за тягача. Тряся контуженной головой, размахивая автоматом, пленный что-то пронзительно кричал.

Ошеломленный Якушин улавливал лишь отдельные слова:

- Нихт шиссен... Камраден. Нах хаузе.., Капут... Нихт шиссен... Вег...

Что это? Неужели он уговаривает их сдаться или уйти? Дурак!

"Та-та-та" - ударил автомат.

"Теньк... теньк... теньк" - пропели пули.

Бюрке схватился за живот. Скрючившись, присел, как для прыжка, и повалился набок.

"Своего убили, немца. Сволочи, звери, гады паршивые!" - От ярости Алексей заскрипел зубами. Еще в руках "черного" бился автомат, когда Якушин, успокоив прыгающую в прицеле мушку, нажал на спуск.

Плащ осел, надулся колоколом и, смятый, упал.

"Попал, попал, попал!"

Передергивая затвор и поводя стволом карабина, Якушин искал оставшихся фашистов и не мог найти. Мельтешили стебельки пшеницы, головки цветов, темнели бугорки и воронки, а немцев не было. Он не сразу понял, что они залегли.

Ожидая ответного удара, Якушин отполз влево, вдоль гусеницы, и правильно сделал, потому что на прежнюю его позицию в тот же миг шквалом обрушились автоматные очереди.

Теперь Алексей был совсем близко от Бюрке. Маленький немец, сжавшись, лежал на правом боку. Над ремнем, на пыльном мундире, расплывалось темное пятно. К нему прижималась, ощупывая, ладонь левой руки, а правая, неестественно длинная, судорожно вцепилась в ремень автомата. Казалось, Бгорке тянулся к оружию и не мог дотянуться.

"Стрелял бы, а не уговаривал, - с горечью и досадой подумал Алексей. Им наплевать, что ты немец, они же добьют тебя, вот сейчас добьют".

Противясь этой мысли, он подлез под корму "крокодила", рывком выдвинулся из-за укрытия, обеими руками ухватил Бюрке за полы мундира и потянул на себя. Тощенькое тело словно бы упиралось, стало тяжелым и неподатливым. Сбивая коленки, натужно выгибаясь, Алексей поволок раненого, за которым тащился автомат. Но, поворачиваясь, чтобы приподнять Бюрке и прислонить к борту машины, он вдруг почувствовал хлесткий, как железным прутом, удар по ноге и на миг замер.

Удар погас. Еще не понимая, что произошло, Алексей усадил хрипевшего Бюрке, подобрал автомат, стер со ствола пыль, положил рядом, и только тогда ногу наскозь прошила слепящая боль.

Алексей подавил крик - сквозь боль остро и отчетливо пробивалось в сознании: услышат немцы и догадаются о беспомощности.

От сделанного усилия захолонуло сердце, на лбу выступила испарина.

Это продолжалось секунды, а потом наступило облегчение и с ним неожиданная радость: "Да, ранили, да, да, а я держусь, и мне не страшно: я и сам не знал, какой я сильный, крепкий, упорный человек!"

Он прислушался к рваным, коротким очередям автоматов, к звяканью о металл, вжиканью и посвисту пуль, Подумал, что надо бы перевязать рану, но гораздо важней отстреляться, показать немцам, что действует и не даст им сделать ни шагу. Уперев автомат магазином в гусеницу, Алексей из-за кормы, не целясь, выпалил очередь.

Его охватила неуемная жажда деятельности. Оставив оружие, волоча ногу, он перебрался к двигателю. Прихватил карабин, приладил его меж фарой и радиатором и дважды подряд опять выстрелил.