Валерия Пришвина - Невидимый град

Прости, что изрекаю то, что, может быть, не должно быть изрекаемо. Но мне кажется, что я чувствую то значение, которое тебе открывается в словах „просвети тело мое Твоею страстью бесстрастной“ {152} . А у нас не следует ничего только подразумевать, можно не страшась выводить все на свет „разума святого Евангелия“. Света боятся только грибы и плесень подземелий, а не скрытые там драгоценности. И как ни смело будет утверждать это, я думаю, что образ совершенной любви, который ты видишь, принадлежит к числу небесных самоцветных камушков. Это не мешает мне, зная человеческую природу вообще и свою в частности, относиться к ним осторожно».

Читая это письмо Олега, можно восхититься его изысканной сдержанностью и удивиться смелости девушки, дерзнувшей открыть автору такого письма свою мечту о любви.

Девушка шла на голос своего призвания. Это был, в сущности, вызов природе. Юноша встретил его опасливым обдумыванием. «Читал письма Олега, — записывает Михаил Пришвин, — и дивился возвышенной силе его творческого самосознания… И вот, такой-то творец бежит от девочки, рискнувшей ему предложить „рай плоти“. Не бежать он должен был, а или взять ее в свой горний мир для сотворчества, или самому сойти с ней в долину любви человеческой и на некоторое время, как наказанный ангел, стать как все» {153} .

После кончины Олега Марина Станиславовна нашла несколько страниц его дневника, который Олег вел тогда же в Москве, и эти записи перекликаются с только что приведенным письмом. Вот эти страницы:

«Ты сказала: „Многие считают это гордостью, но гордости нет во мне поистине“. Я знаю, это не гордость, а царственное достоинство женщины. Еще ты сказала: „Стихия женственности, как я ощущаю ее в себе — покорность. До Христа женщины не сопротивлялись, потому их можно было запирать в гаремах, им не свойственно было сопротивление“.

В тебе я вижу преображение и прославление женственности силою Христовой. Вот почему ты прекраснее всех женщин.

Примечание: в „Песни Песней“ есть места вроде таких:

„Чем возлюбленный твой прекрасней других возлюбленных?“ И идет описание внешности. Ныне же вот чем прекрасней: красотой пола, преображенного Господом.

Я не помышлял о человеческой любви и молил Господа дать силу вступить на путь, который наставники наши назвали ангельским образом жития. Я решил искать восполнения неполноты своего бытия только в Господе — не у человеков.

Ты отреклась от естественного стремления женственной природы искать полноты и устойчивости бытия в этом мятущемся, изменчивом мире через мужественное дополнение. Ты обрела мужественность во Христе.

И когда мы оба замкнулись в одиночестве, возложив упование на Господа, Он в храме Своем привел нас к таинственной встрече.

Но неужели же только такая любовь есть прославленная любовь человеческая? Неужели благочестивые христиане-супруги не Христовой любовью любят друг друга? Ты сказала: „Им Христос нужен, как только Покровитель их любви“.

Но подобало мужчине и женщине замкнуться в отрешенности, возложив упование на Господа. Подобало найти цельность в себе — только с угасанием жажды восполнения может возникнуть царственная человеческая любовь.

Наша любовь есть дар Господа последним временам. Не могла она прийти в мир раньше, ибо она — предзакатный дар. В этих словах моих нет превозношения. Знаю, что нищ я совершенно, и одежды не имею, чтоб войти в чертог Христов, но одно богатство у меня несомненное — это любовь к сестрице моей. Это дар будущей Жизни. Не за заслуги послал его Господь, а только по непостижимому милосердию Своему.

Любовь земная страшится смерти, которая ставит ей преграду. Но царственно-человеческая любовь может завершиться только за вратами смерти. Днем брачного пира ее назначается день всеобщего воскресения, а самым пиром будет брачная вечеря Агнца.

Оттого-то расцветание этой любви есть знак последних времен. Она — любовь предзакатная. Она — как полет журавлей, означает прозрачную осень перед судом и воскресением (или паутинки „бабьего лета“).

Чего еще хотел бы я от нашей любви? То, чего я хотел бы, уже за пределами земли. Есть томление и в нашей любви, есть незавершенность. Но томление это — от плотности вещественного мира и бремени грехов. Если простит Господь, и воскреснем в последний день, тогда всякому томлению придет конец.

Ты сказала: „Самое дерзновенное произведение, которое я задумала, — это наша любовь“. И я понял тебя. Наша любовь — вызов князю мира сего. Ибо это не одна только любовь к духовной сущности, но полновесная. Есть в ней томление и по преображенной плоти. И чтобы полна была победа силы Христовой над вражеской силой, отравившей любовь человеков, нужно, чтобы наша любовь подарила нам бесстрашие. Таковое, какое ведомо братьям и сестрам, но без равнодушия, какое есть между ними. Залог грядущего воскресения — страсть бесстрастная. Нашу любовь я воспринимаю, как послушание Христово.

Когда Иуда беззаконный, предавая, Тебя, Господи Иисусе, приветствовал лицемерным поцелуем, Ты сказал ему: „Иуда, лобзанием ли предаешь Сына человеческого?“ {154}

Эта скорбь Твоя открывает нам, как велико значение лобзания святого и как страшен грех против него. Тысячи лет люди ели хлеб и пили вино и привыкли к этому, но Ты пришел и освятил всю жизнь мира, и освятил вещество. И ныне, вкушая хлеб и вино святой Евхаристии, люди вкушают тело и кровь Его, они не только приобщаются бессмертной обоженной плоти Твоей, но и „ум их питается странно“.

Ты освятил и поцелуй, сделав его …

О „Песни Песней“: ведь писана „П. П.“ от лица ее, а не его, хотя писал Соломон. Так что скорее писать должна ты, ибо Соломона нет.

Это убегание возлюбленного, этот характер какого-то сна у тебя должен бы преломиться так: она ищет его, но встречает страсть… Они не понимают ее, они не знают, чего она ищет…

Любовь, которая приносит девственность, а не отнимает ее. Думал не соблазнять людей… Но „не постыдится Мене в роде сем прелюбодейном и грешнем“…

Будь святой! Для тебя нет достойной одежды на земле, кроме иноческой мантии.

Я каюсь перед Господом не в том, что люблю тебя, а в том, что мало люблю, и молю дать силу любить истинной страстью бесстрастной. Я сказал наставнику своему про любовь. Он ответил: „Раз любовь не затемняет сознания, а проясняет, да будет она благословенна“.

Но, может быть, и этого не довольно? Неполнота моей любви в том, что она только проясняет и расширяет сознание. А она должна приносить больше. Она должна приносить то небесное опьянение, которое некогда подарило апостолам способность понимать всех и говорить со всяким на его языке. Здесь мы на лезвии меча. Здесь точка, где крайности сходятся… И я страшусь вступить на…