Валерия Пришвина - Невидимый град

О том, что скорби — словесные скорби. Не здесь ли?

О совместных исследованиях… Как в сказке, надо мысленно взяться за руки, и тотчас все изменяется. Раскрываются дали, зияют бездны, темное и неясное становится ясным и отчетливым… Взяться за руки с именем Христовым. О том, какой образ любви великолепнее… Не разойтись и не брак, а свобода. О неограниченном кредите…

Мы встретились в храме на всенощной под Воздвижение. Так самое начало любви скрывало символ таинственного смысла ее: место встречи — храм, день же встречи, из которой рождается любовь, есть день Воздвижения Креста. Она есть торжество прославления Креста.

Ты сказала: „Христос дал людям сердце — страданье“.

О ревности то, что говорил А. В. о смирении: „За какие достоинства могу я желать любви? Я достоин только презрения Бога и человеков“.

Я люблю тебя за добрую самоутвержденность: „Это считают гордостью, но гордости нет во мне“.

О ревности: о том, что я хочу, чтобы Христа все любили, — так и здесь.

Та радость, которую я ищу от тебя, не отнимется от меня, ибо это радость того же рода, что и о Богородице.

Господи Иисусе Христе, я не могу целованием приветствовать сестрицу мою! Но иногда я мысленно наклоняюсь над ней и сквозь эту бедную вещественную плоть целую ее сердце.

О биении его. О молитве из ее сердца и за меня. Таинственный орган — орган ритма, где встречаются в едином ритме жизнь плоти и духа.

Да будет ритмом ее сердца Святое Имя Твое, и да слышу я биение ее сердца в своем… не смею!»

Дневниковые записи и письмо от 2 февраля — одновременны. Но, кажется, их писали разные люди.

Письмо Олега к его духовному отцу — о. Роману, также сохранилось.

Зима 1926 года.

«По поводу вашего вопроса, каковы мои отношения с друзьями: с Калерией и А. В., я хотел бы кое-что сказать поподробнее, и в частности по поводу К. Ибо прошло уже два года, даже более двух лет со дня встречи с ней (в 1923 году под Воздвижение в храме), и полезно подвести итог. Теперь можно смотреть издали и все обозревать свободно.

Я научился от нее многому и, в частности, уразумел, как следует отвечать на вопрос об отношении мужского и женского пола, который так занимает умы в наше время. Я узнал, что прежде чем начать классифицировать отношения полов по различным видам, с чего обычно начинают мыслители, надо узнать, чем отличается мужчина от женщины: есть ли это различие нечто случайное (как полагают, например, теософы, которые учат, что человек, в одном воплощении бывший мужчиной, в следующем воплощении может быть женщиной) или оно лежит глубоко в самой сущности личности. И мне кажется теперь, даже более, я в этом уверен, что различие лежит очень глубоко, различие в самом отношении ее к Богу и к твари.

Непреложная истина — изначальное различение двух полов, как о том свидетельствует Библия. Но обычно ум человека, а иногда, к сожалению, и св. отцы (только этого не следует распространять) склонны думать, что все отличия мужчины от женщины сводятся к тому, что женщина способна производить потомство. Однако церковь знает, что не в этом было изначальное, небесное различие полов, и нам предстоит точно понять, в чем же оно именно. Вот с этого и надо начать метафизику пола. Оглядываясь назад, на ход развития своих взглядов, я вижу с удивлением, что все дорогие мне умозрения о сущности вещей связываются с женским образом или, лучше сказать, именем, ибо образа нет, и не может быть.

Впрочем, должен оговориться, не все, а большая часть, и притом та именно, которая касается преображенной твари. Царства Божия. Исключением является учение о понятии, об имени, о слове и постижении в слове — эти умозрения как бы мужественного характера и источником своим имеют имя Христово.

Первый женственный образ — это Алиса из книги Льюиса Кэрролла „Приключения Алисы в стране чудес“. Кэрролл — английский математик, логик и вместе священник (монах по жизни). Он написал книгу, где изображены приключения девочки в сказочной стране, в стране сновидений. Эта старая, очень популярная в Англии книга поразила меня тем, что открыла область „чистой фантазии“, — так, по крайней мере, мне казалось. Для меня образ маленькой Алисы был ключом к пониманию той „игры“ Премудрости Божьей, о которой говорится в книге Притчей. Алиса впервые вытолкнула меня из буддизма, в котором я себя топил с мрачной настойчивостью, и посеяла мысль о том, что и тварь достойна вечного бытия, и не нужно стремиться растворить ее в Нирване.

Влияния Алисы я, однако, не заметил, хотя она произвела огромную перемену в подсознании. Это было около 1917 года, мне было тогда лет 17. Следующий образ женственного совершенства — это была св. София. Ее икону я увидал в 1922 году в Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры. Образ Небесной Девы меня поразил, и через нее только я пришел к Церкви. Без нее я не понял бы идеи Царства Божия и пребывал бы приблизительно в том понимании христианства, в котором находит удовлетворение автор „Книги жизни“ {155} .

В иконе св. Софии меня поразило все: и ее огненный лик, и царский далматик, и тонкий жезл, и свиток с тайнами, неведомыми ни ангелам, ни человекам. И впервые я допустил мысль, что живые существа не так уж неминуемо „ограничивают друг друга“, что возможно вечное сосуществование многих существ, несущих друг другу не страдание, а радость. Впервые я допустил мысль о возможности вечного бытия преображенного вещества. Но и эти догадки и прозрения были еще робки. Ясно раскрылось мне христианское учение о вселенной через К.

Сначала я как-то не замечал или не хотел замечать своего отношения к ней, не хотел видеть особой любви. Вторую часть „Острова“, где уже было начало эстетического подхода к учению о Царстве Небесном, я писал без ее влияния. Вдохновляющим образом была только св. София. Но когда я съездил впервые на Кавказ и вернулся, уже отношения между нами были иные, начиналось какое-то единство в духе. В течение минувшей зимы (1924/25 г.) я вспоминал К. все чаще. Вспоминал не образ и даже не имя, а некое „умопостигаемое настроение“. Не было влюбленности, не было идеализации. Но некое новое настроение, настроение К., оно вошло постепенно и почти незаметно в душу и осталось там навсегда, потому что проникло в глубину.

Когда это совершилось, у меня как бы раскрылось новое восприятие мира. Стали открываться небесные прообразы или идеи вещей. И в течение минувшего лета, а в особенности первые три месяца, я писал о кристалле, о цветке, о насекомых, о свете, о человеке, наконец — каковы они должны быть согласно рисунку Художницы Божьей, каково взаимоотношение тварей в Царстве Божьем — великом кругу существ, в котором раскрывается Бог.

Здесь я должен сделать оговорку, что тут влияние не одной только К., а и других: значительное влияние А. В., потом М. Н., а в особенности Л. Д. Однако К. как бы открыла путь всем этим влияниям.