Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Совсем неожиданно нас навестил в Остхейме дядя Федя. Он приехал в новой, красивой военной форме. На воротничке его блестели три красные шпалы, на боку, в кожаной кобуре, висел револьвер. Его сапоги были из мягкого хрома, на нем была также серая шинель из тонкого сукна.

Дядя Федя окончил свое образование в Академии Красной Профессуры, и теперь его направили политическим руководителем в армию. Он был молод и красив, и я тайно восхищалась им. После того как мы видели его в последний раз, он как будто возмужал и стал крепче и сильнее. Теперь он часто смеялся, и в его темных глазах сверкали искорки.

— Ну, братишка, — говорил ему отец, — ты мне здесь всех красавиц переполошишь. Почему ты не женишься?

— А я не нашел еще никого, на ком мог бы жениться, — отвечал дядя, улыбаясь. Услышав это, я обрадовалась: «Когда я вырасту, дядя Федя влюбится в меня и мы поженимся», — думала я.

Но дядя Федя гостил у нас только неделю. Две другие недели он хотел провести на родине, то есть посетить наши родные места. С ним уехала и мама. Отец работал и не мог отлучиться. Мы остались одни. За нами ухаживала наша соседка, жена секретаря отца. Но та неделя, когда у нас гостил дядя, осталась для всех нас, детей, незабвенной. Он много шутил с нами и играл в разные игры во дворе. Каждое утро он упражнялся на турнике, который был во дворе. Он и нас учил упражняться, и мы весело подражали ему. А вечером он присоединялся к нам, и мы все вместе гоняли нашего кота Ваську, который воровал куриные яйца в сарае. Однажды дядя и мама пошли на наш местный базар. Дядя в своей красивой военной форме сразу же обратил на себя внимание всех женщин. И сразу же все узнали, что он брат отца. После посещения базара к нам вдруг начали заходить разные женщины по разным непонятным причинам. Все они смотрели на дядю и смеялись его шуткам. А вечером отец дразнил его тем, что он действительно взбудоражил всех местных красавиц. Я же еще больше гордилась дядей, — моим будущем мужем.

После возвращения мамы и дяди из поездки «на родину» дядя все же остался у нас еще несколько дней. Но теперь он был совершенно иной, он как-то внезапно изменился, и мы не понимали почему. Теперь он редко смеялся, был задумчив, молчалив. Он часами разговаривал с мамой, а когда кто-нибудь из нас, детей, входил в комнату, разговор сразу же прекращался. Но я догадывалась, что они говорили о «родине».

— Ну, как же в деревне, мама? — как-то спросила я.

— Плохо. Ты бы ее не узнала. В нашем доме живут какие-то колхозники. Сад почти вырублен. Каменный забор почти весь растаскан. Все изменилось.

— А знакомых и соседей ты видела?

— Почти никого. Многие умерли с голода. Другие переехали в город, неизвестно куда. В селе много новых людей.

Все это было сказано с печальным лицом. А дядя все молчал. Через три дня он уехал, а наша жизнь приняла свой образ, пока не настал 1937-й год…

Все началось с весны. Почти каждый день отец приносил домой кипу газет и все читал и читал. Иногда после чтения он что-то обсуждал со своим секретарем-соседом, и на их лицах я замечала какую-то не то тревогу, не то печаль. Даже во время еды отец не разлучался с газетой, и со временем в его лице появилась какая-то неуверенность в чем-то. А газеты каждый день приносили новые сенсации об арестах «врагов народа», о разоблаченных троцкистах, которые наказаны Высшим судом страны и приговорены к расстрелу или ссылке в Сибирь. Люди еще не совсем отделались от шока, когда в начале 1936-го года объявили, что арестованы Зиновьев, Каменев, Евдокимов. Это были верные соратники Ленина. Позже их расстреляли. А когда осенью того же года удалили Ягоду, который был Наркомом Внутренних Дел, и на его место назначили Ежова, — все вздохнули легче. Хотя он был до того никому не известен, по крайней мере, широким массам, все надеялись, что сумасшедшие аресты прекратятся. Но эти надежды не оправдались. Целая цепь процессов против «шпионов», «диверсантов» и «врагов народа» возобновилась еще с большей силой. Еще каждый помнил Кирова и Куйбышева. Ходили странные слухи о смерти Горького — говорили, что его отравили по приказу свыше. Никто не верил, что старые революционеры — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин — были преступниками, заграничными агентами. Фантастические детали о «признаниях» этих преступников были напечатаны целыми страницами в газетах. Они вызывали у людей не только недоразумение, но и замешательство, и неуверенность в том, что все это нужно для того, чтобы строить коммунизм.

Скоро после назначения Ежова Наркомом Внутренних Дел начался новый процесс против группы Бухарина, Пятакова, Рыкова и Радека. И теперь уже никто больше не верил в прекращение разоблачительных процессов, наоборот, казалось, что им не будет конца. Ежовские лапы (но, конечно, по приказу свыше) теперь направлялись на Чубаря, Эйхе, Рудзутака, Постышева, Петровского, Косиора. Это были старые коммунисты, которые тесно сотрудничали со Скрыпником, представителем Украины. Все они в 1936-м году голосовали против арестов группы Бухарина. А позже сообщение о расстреле Косиора шокировало весь Остхейм.

Еще несколькими неделями раньше отец, как-то придя домой, сказал:

— Сегодня прибудет товарищ Косиор в Остхейм. Созван тайный партийный митинг. Он будет здесь в четыре часа дня.

— А нам можно его увидеть? — спросила я, имея в виду всех детей.

— Если хотите, бегите к клубу.

Ровно в четыре часа к зданию клуба подъехали три темнозеленых лимузина. Их сопровождали четыре милиционера на мотоциклах. Напротив клуба, через улицу, собралась небольшая толпа ребят, тех, чьи родители были посвящены в тайну приезда Косиора. Когда прибывшие направились в здание клуба, мы сразу же узнали Косиора: он был маленького роста, с бритой головой, в черном кожаном пальто. Таким мы всегда видели его на фотографиях в газетах и на портретах вождей. Председатель комитета партии, Данин, вышел ему навстречу. Всех их было человек шесть, и все они были в черных кожаных пальто. Когда они вошли в здание клуба, дверь за ними закрылась, а снаружи стали четыре милиционера — охрана. Кроме членов партии, никого не впускали в клуб. А через два часа он уехал. О чем был митинг — было известно только членам партии.

Это было только месяц назад. А теперь все газеты трубили о том, что Косиор — «враг народа». Кроме того, все газеты постоянно писали о чистке в партии. И жертвами этих чисток были не только бывшие коммунисты (что, в сущности, было не только смешно, но и невероятно), но люди самых различных профессий и сословий. Чистке подвергались бывшие буржуа, кулаки, бывшие офицеры царской армии, члены разных оппозиционных организаций, члены духовенства и другие, которые были теперь членами партии. Но чистки распространялись почему-то не только на членов партии, а также и на беспартийных. Среди них жертвами были даже красные партизаны, как мой отец, ударники труда (стахановцы) и офицеры Красной армии. И они были антисоветскими диверсантами, шпионами, врагами народа. Их «судили», затем или же расстреливали, или же ссылали на принудительные работы в Сибирь, без права переписки с родственниками. Так как количество этих «врагов» превышало тысячи, в каждой республике, области, крае были организованы специальные суды, которые судили даже заочно. Газеты ежедневно сообщали в длинных статьях о «разоблачении и осуждении» врагов народа. Под лозунгом «критики и самокритики», что стало теперь в большой моде, НКВД работало везде: на каждой фабрике, в каждой школе, шахте, в каждом колхозе, совхозе, культурном центре, научном учреждении, даже в больших магазинах. И каждая из таких ячеек по разоблачению врагов народа как бы соревновалась друг с другом. Доносы в НКВД о «врагах» напоминали распространение чумы: брат выдавал брата, сын — отца, жена — мужа. Эти доносы привели административные учреждения в провинции к полному хаосу: администрация уже не могла справиться с доносами. В помощь им были учреждены специальные группы из центральных комитетов и НКВД. Эти группы имели полномочия от Сталина и Ежова. Из областей в районы им подавались списки людей, на которых пало малейшее подозрение. Таким образом, с врагами теперь расправлялись очень быстро: тройка, состоящая из начальника местного НКВД, председателя местного комитета партии и судьи, одних отправляла в Сибирь, других приговаривала к расстрелу. А родственникам приговоренных коротко сообщалось: расстрелян как враг народа или сослан в Сибирь без права переписки.