Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть

Это тоже нам вбивали в головы и в школе, и по радио, и в газетах. Весь Советский Союз жил для будущего.

— Вы действительно так думаете, несмотря на то, что ваш отец был сослан? — майор опять вернулся к моему больному месту и с едва заметной улыбкой посмотрел на меня.

Я выпила мой чай с ромом и, казалось, сделалась немного развязнее. Я уже меньше боялась его вопросов и высказывала свое мнение довольно смело.

— То, что мой отец в Сибири, не является для меня причиной меньше любить родину. — Ведь я же возвращаюсь! Это одно уже есть достаточным доказательством, что я люблю нашу страну!

— А что вы думаете о Коммунистической партии, — спросил майор.

— Это одна из лучших партий в мире, во главе которой стоит самый мудрый вождь и учитель, — ответила я избитым коммунистическим лозунгом. — «Верит ли он тому, что я ответила?» — промелькнуло у меня в голове.

И вдруг майор расхохотался.

— Как вы все хорошо отвечаете, как по книге.

Я немного смутилась. Но он тотчас же спросил:

— А вы бы хотели принадлежать к этой партии?

— Да, конечно… Это было бы самое большое счастье в моей жизни…

Я вдруг замолчала. Это было уж слишком. Если он умен, он никогда не поверит, что я говорю правду. А кажется, он даже очень умен. Все эти шаблонные ответы даже самому обыкновенному человеку показались бы подозрительными.

Несколько минут майор внимательно смотрел на меня. Его глаза медленно скользили по всему моему телу и на секунду задержались на левой груди, где поблескивала серебряная шпала американского офицера! В спешке я совсем забыла ее снять. «Он сейчас начнет спрашивать об этом», — подумала я. Но он не спросил об этом, а только произнес:

— Ну, дальше.

Он посмотрел в папку. А я начала рассказывать ему о моей работе в Германии, о наших унижениях, о голоде, о непосильной работе на заводе и, наконец, о нашей забастовке в лагере, о моем побеге, завершившемся неудачей.

Он слушал, не прерывая. Когда я закончила, он спросил:

— Вы сказали, что у вас есть дядя, который был комиссаром в армии. Где он теперь?

— Я не знаю. Мы ничего не слыхали о нем с самого начала войны. В последнем письме он писал нам, что его посылают в Прибалтику и что он оттуда напишет. Но мы не получили больше ни одного письма.

— А вы встречали власовцев в Германии?

— Да, я встретила несколько человек. Но мой дядя никогда бы не сдался в плен, — поспешила я добавить. — Он убежденный коммунист, и однажды, когда он гостил у нас, он сказал, что в случае войны и плена он должен застрелить себя.

Несколько минут мы опять молчали. Потом майор, как бы что-то взвешивая, начал медленно говорить:

— Вы должны знать, что эти люди — враги нашей страны. Если вы любите нашу родину и Сталина, вы должны помочь нам в борьбе с врагами. Вы интеллигентная, знаете языки. Такие люди, как вы, нужны родине. Ведь мы освободили вас от рабства в Германии. Но и среди освобожденных прячутся наши враги.

Я качнула головой в знак согласия. А майор после минутного молчания, сопровождавшегося пристальным взглядом, продолжал:

— А что вам говорили власовцы?

— Они, конечно, рассказывали нам о своих идеалах, как они хотели создать демократическую Россию. Сначала вместе с немцами они должны были разгромить коммунистов, затем — изгнать немцев из России.

— Вы называете это идеалами? — спросил майор.

Я улыбнулась — мне надо было быть начеку. Очень легко придраться к каждому необдуманно сказанному слову.

— Это, конечно, утопические идеалы, — поправила я себя. — Ведь такую программу нельзя же принимать всерьез.

— Вы знаете фамилии этих власовцев?

— Нет, товарищ майор. Я не запомнила их фамилий. Это было два года тому назад, и я видела их всего несколько минут.

От его настойчивых вопросов о власовцах мне сделалось немного не по себе. Он, вероятно, заметил это.

— Может, еще чаю?

— Нет, спасибо.

Майор закурил папиросу, встал и, прохаживаясь по комнате, начал говорить. Он говорил не спеша, четко произнося каждое слово:

— Ответственность, которую на нас возлагают партия и родина, должна быть высшей честью каждого советского гражданина. Верность партии и родине должна стоять на первом месте. Активным трудом нужно помогать нам строить коммунизм…

Я уже чувствовала, куда он ведет. Он еще долго говорил о чести, о великом русском народе, о героической Красной армии и о вожде, о большой победе над врагом и прочее, и прочее. Я сидела, как в полусне. Его монотонная речь почти убаюкивала меня. Хорошо, что в комнате было полутемно и он не мог видеть выражения моего лица. Только когда он опять обратился ко мне с вопросом, я вздрогнула, как бы проснувшись.

— Ну, вы согласны работать на нас? Мы должны найти всех наших врагов.

Я молчала. Вопрос был ясен. Неужели меня хотят зачислить в категорию шпионов, вернее в категорию презренных сексотов, да еще без всякой романтики?! Тут мне вспомнился мой отец, который всегда говорил с невероятным презрением о доносчиках. Минута прошла в молчании. Наконец я сказала:

— Не знаю, товарищ майор, гожусь ли я для такой работы, о которой вы говорите. Я должна об этом подумать.

— Я даю вам три дня для обдумывания, товарищ Виктория, — сказал он и через секунду добавил: — но учтите одно: если вы любите родину и Сталина, — здесь нечего долго раздумывать!

Мне стало все ясно. Тем временем его прищуренные глаза — я видела их блеск даже в полутьме — испытующе уставились на меня. Прошла еще минута молчания, затем он сказал:

— Может, выпьем вина?

— Да, пожалуйста, — ответила я и вдруг почувствовала себя усталой и разбитой. Офицер вышел в другую комнату, но тотчас же возвратился с бутылкой и стаканами на подносе. Я тоже встала и подошла к окну. Небо было покрыто темными тучами. Как перед грозой, сильный ветер гонял по улицам клубы пыли. Деревья и кусты наклонялись во все стороны, а на стекла окон уже падали первые крупные капли дождя.

Майор налил вино и тоже подошел к окну, протягивая мне стакан.

— Это хорошее вино. На здоровье!

— На здоровье!

Он выпил свой стакан и несколько минут стоял рядом со мной. Он был хорошего телосложения: широкоплеч, немного выше среднего роста; его густые каштановые волосы были ровно зачесаны назад. Теперь я вспомнила, почему его лицо с первого взгляда, еще там, в здании НКВД, показалось мне знакомым. Он немного напоминал того молодого лейтенанта, с которым в самом начале войны в Краматорске было мое первое свидание. А может, это и был он? Ведь и имя его Николай…

Между тем уже совсем стемнело. Я поставила свой стакан на стол и села опять на диван. Офицер повернулся ко мне и стал смотреть на меня, руки в карманах. Вокруг было совсем тихо. Мы оба молчали. Вдруг мне почудилось, как откуда-то долетает до меня та тревожная мелодия, которую пел молодой лейтенант, проходивший мимо нашего ночного лагеря…