Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Конечно, тогда мы не знали, что она продлится так долго – около четырех лет. Это было страшно и неожиданно, хоть о приближении войны писали в газетах и говорили по радио. Простой народ надеялся, что все обойдется, но, к большому нашему горю, не обошлось, и ужас войны стал невероятно быстро приближаться к Москве.

Началась эвакуация сперва яслей и детских садов, а затем средних школ и других учебных заведений. Вначале уезжали на восток недалеко от Москвы: в провинциальные города – Рязань, Владимир, Кострому и др. Но по мере приближения немецких войск стали уходить эшелоны на Урал и в Сибирь.

Меня и еще одну учительницу через какое-то время перевели на должности воспитателей в детский сад, где находились наши дети. В конце мая Оля попросила отпустить ее на лето в деревню. Как и всем учителям, мне был положен летний отпуск, поэтому я без особых колебаний отпустила ее, и она уехала в свою деревню в Белоруссии. Эрику было уже больше двух лет. После того как Ольга уехала, я определила сына в детский садик. Мне до сих пор неизвестна ее судьба. Она была сильно привязана к Эрику и, несмотря на свою молодость, очень хорошо за ним ухаживала. Мы все ее любили и относились к ней, как к члену нашей большой семьи.

Жаль было Олю, так как ее деревня в самом начале войны оказалась оккупирована фашистами. Выжила она или погибла в эту страшную войну, выяснить так и не удалось. Но все это время мы находились в таком состоянии, что у нас практически не было ни сил, ни времени, ни, наконец, возможности заниматься ее судьбой.

Когда началась война, Эрик ходил в ясельную группу детского сада, располагавшегося рядом с нашим домом. Вместе с учительницей русского языка из нашей школы, которую, как и меня, перевели на работу в детский сад, мы должны были отвести детей ясельной группы в усадьбу какого-то бывшего князя. Она находилась недалеко от нашего детсада, на другой стороне довольно большой рощи, в деревне Березань.

Каждой из нас вручили группу в двадцать пять детей в возрасте от полутора до двух лет. После завтрака мы отвели всех детишек в рощицу, находившуюся рядом с детским садиком. Понятно, что я никогда не была воспитательницей. И весь мой опыт состоял только из двухлетнего ухаживания за Эриком. Но Эрик был один, а тут целых двадцать пять Эриков. Я с трудом успела протереть их мордашки и пересчитать, чтобы, Боже упаси, никто не потерялся. Эрик оказался не в моей группе. Это было не случайно, так как инструкция запрещала воспитательнице иметь в своей группе сына или дочь, чтобы уделять одинаковое внимание всем детям, а не только своему. Я очень боялась за Эрика и не меньше за детей моей группы, так как роща была довольно большая, а среди деревьев и кустов очень просто было кого-нибудь потерять. Следить в одиночку за цепочкой из двадцати пяти детей было очень тяжело. По дороге нас догнал кто-то из персонала детсада и сообщил, что немецкие войска приближаются к Москве. Я помню, как меня подозвала к себе учительница второй группы, которая вместе с детьми поджидала нас, так как вышла немного раньше. Она жила без мужа и одна воспитывала сына, ровесника Эрика. И вдруг она сказала страшную вещь: «Я бы очень хотела, чтобы немцы побыстрее появились здесь, и наконец эта война закончилась». Мне кажется, что она приехала в Москву из Польши, когда в 1939 году Сталин и Гитлер поделили ее между собой. Потом она добавила: «Немцы – джентльмены, я их хорошо знаю, ничего плохого они нам не сделают. Пусть эта война быстрей закончится».

Я просто оторопела от этих слов и растерянно спросила: «Ты что, хочешь, чтобы мы проиграли в этой войне и фашисты победили? Ты что, не понимаешь – это же верная смерть для моей семьи и всех советских евреев?» К тому времени мы уже знали, что немцы после захвата Одессы уничтожили там почти всех евреев, не успевших бежать. Правда, после выступления Сталина по радио информацию об уничтожении евреев на захваченных немцами территориях передавать перестали. Евреи растворились в формулировке «советские граждане», и больше о них не упоминали.

Вообще, по мере продвижения немецких войск на восток резко усилился антисемитизм, которого я почти не ощущала до начала войны.

После того разговора с моей коллегой я поняла, что она чужой, жестокий человек, но, вероятно, у нее были свои причины так думать. Тем не менее нам пришлось вместе добираться до этой злосчастной усадьбы. Каким-то образом мы узнали, что недалеко от деревни Березань, куда мы привезли своих деток, находится наша школа, которая тоже переехала из Москвы.

Мы с учительницей решили перебраться туда и жить вместе с учениками и учителями. Школы тоже стали эвакуировать, так как немцы стремительно приближались к Москве.

В усадьбу прибыл персонал детского сада, и мы отправились на поиски нашей школы. Оказалось, это довольно далеко. Никакого автобусного сообщения уже не было, и нам пришлось идти пешком. По дороге нас догнала крестьянская телега, и мы попросили сидящего в ней возницу подвезти нас. Крестьянин остановил лошадь и предложил подвезти нас за деньги, заломив такую цену, что мы растерянно посмотрели друг на друга. Таких сумм у нас, конечно, не было. У меня, кажется, вообще при себе денег не было, и я со злостью сказала этому мужику: «Как ты можешь в такое время, когда идет такая страшная война и тысячи людей гибнут, просить у нас деньги?» На мою тираду он очень спокойно ответил: «Платите, как я сказал, или я поехал». И он действительно уехал, а мы продолжали свой путь по разбитой проселочной дороге пешком.

Мы прошагали километра два, и нас вновь догнала телега. На этот раз в ней сидела женщина, которая и довезла нас до деревни, где находилась школа.

Несмотря на то что деревня находилась практически в пригороде Москвы, она была невероятно бедной. Старые дома с покосившимися заборами, кругом грязь и какое-то запустение. Крестьяне отказывались продавать нам продукты даже за хорошую цену. Были они какие-то злые и неприветливые даже в это тяжелое время, когда, как говорится, беда объединяет людей. Большинство взрослого населения было настроено антисоветски. Они еще помнили сытые времена до революции, когда им неплохо жилось при князе, которому принадлежала эта земля, а советская власть, похоже, не принесла им ничего хорошего.

Мы в Москве конечно же все были патриотами и в принципе ничего не знали о бедственном состоянии деревни. Поэтому нам была странна и непонятна эта озлобленность крестьян в такое тяжелое для страны время. Даже к детям, ученикам нашей школы, они относились грубо и неприветливо. Купить для детей молоко или яйца было большой проблемой.

Тут я хочу сказать пару слов о той учительнице, которая уже упоминалась выше. Вернувшись в Москву после войны, я зашла в школу, где когда-то работала. Мне потребовался какой-то документ. Там я спросила об учительнице, с которой мы в 1941 году переводили малюток из яслей через рощу в княжескую усадьбу. Мне ответили, что она сейчас находится в школе и я могу поговорить с ней сама.