Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Учебный год еще не начался, и учителя занимались подготовкой к этому ответственному событию. Учеников в школе еще не было, и персонал в общем-то был не очень загружен работой. Я вошла в какой-то класс и сразу же узнала свою бывшую коллегу. Она сидела за столом и заполняла классный журнал. Подошла к ней; она меня тоже узнала, это я заметила сразу, но потом у нее в глазах появился испуг. Она, вероятно, вспомнила наши разговоры в роще под деревней Березань в начале войны и опустила голову, продолжая что-то писать. И тут я спросила ее, как она провела годы войны. Женщина оправилась от испуга и удивленным, явно неестественным голосом ответила, что я, очевидно, обозналась и приняла ее за кого-то другого. Я поняла, что говорить нам не о чем, и ушла.

Конечно, она могла подумать, будто я пришла к ней за какой-то помощью или с просьбой, и не хотела иметь дело с еврейкой, так как в это время в стране уже нагнетался страшный антисемитизм. Был разгромлен Антифашистский комитет, расстреляны ведущие еврейские писатели и артисты, велась оголтелая кампания борьбы с «безродными космополитами». Разумеется, в такой тяжелой политической обстановке одинокая несчастная женщина вела себя осторожно. И по большому счету я осуждать ее не могу.

Эту неприветливую деревню нам пришлось оставить. Школа переехала в ближайший колхоз, и обстановка сразу же изменилась. Руководство колхоза приняло нас радушно и выделило под школу большое кирпичное здание, где раньше размещалось старое правление колхоза. Каждый день мы получали на всех молоко, овощи и кое-какие продукты.

Однажды в конце дня я встретила заместителя председателя колхоза. Это была образованная женщина гораздо старше меня. Говорили мы о том, о чем говорили тогда все: о войне, о немцах, о том горе, которое они нам принесли.

И вдруг она высказалась в том же духе, что и моя коллега по школе тогда в роще. Я уже не помню точно ее слова, но смысл их запомнила. А сказала она примерно так: «Ты знаешь, Лена, немцы, очень может быть, скоро займут нашу деревню, но я уверена, что они ничего плохого вам и вашим детям не сделают». И я ей с вызовом ответила: «А вот я совершенно в этом не уверена. Ведь я еврейка!» И я рассказала ей о жутких погромах на Украине, которые устраивали немцы в Гражданскую войну. Я была в тот период совсем девочкой, но кое-что помнила. Многое я знала об этих жестоких бессмысленных погромах и из воспоминаний моей матери.

Выслушав внимательно мой рассказ, зам. председателя сделала довольно странный вывод: «Мне теперь понятно, почему евреи трусливые, ведь они в детстве пережили такие страшные потрясения. Любой человек, переживший такое, стал бы трусом». Такова была железная логика большевистского воспитания.

В этом колхозе я впервые увидела вблизи жизнь русских крестьян, или как их тогда официально именовали, «советского колхозного крестьянства». До этого я практически ничего о них не знала, только видела их торгующими на московских колхозных рынках.

Нас расселили по деревенским избам. Я, Эрик и Дима попали к очень приятной и доброй женщине. Там же, в избе, проживали ее дочь и корова с уже довольно большим теленком, привязанная недалеко от большого обеденного стола. В доме стояла невыносимая вонь от навоза, который хозяйка не очень спешила убирать. Да, собственно, и мать и дочь, вероятно, привыкли к нему и не реагировали. Может быть, действительно зимой корову нельзя выводить на улицу, так как она может простудиться и заболеть. Но почему ее нельзя было выводить во двор летом, так и осталось для меня загадкой.

На огороде у хозяйки созрел урожай, и мы помогали ей убирать огурцы и ягоды. Стояло очень жаркое лето, но все ученики нашей школы, даже самых младших классов, выходили на колхозное поле убирать урожай. Все учителя, конечно, тоже работали там. За это колхоз взял всю нашу школу на полное продовольственное обеспечение. Я уже не помню, помогало ли нам чем-либо Министерство просвещения, но колхоз делился буквально всем.

В сентябре наконец приехал Михаил, и в тот же день мы все вернулись в Москву. Комитет обороны принял решение об эвакуации в глубь страны наиболее важных промышленных предприятий, так как немцы находились уже где-то в районе Смоленска. Подшипниковый завод, где работал Миша, тоже должен был эвакуироваться в Сибирь. Первый эшелон с оборудованием уже ушел на восток, и теперь готовился второй, в котором должны были ехать и мы. Конечным пунктом назначения нашего поезда должен был стать большой сибирский город Томск, но часть состава двигалась и в другие места.

Мы даже не успели заглянуть домой, когда приехали на поезде из деревни. Наш состав уходил с Казанского вокзала в тот же день, и времени практически не оставалось.

Поэтому мы направились к нашим друзьям Давидовичам, жившим недалеко от вокзала. Пробыли у них буквально час. Нас всех покормили, собрали продукты, оказавшиеся дома, какие-то вещи и игрушки для детей. Все это связали в большой узел, и мы тут же отправились на Казанский вокзал. Мы еле успели; к платформе уже подали состав с оборудованием и пассажирскими вагонами, где разместились семьи работников завода с самими необходимыми вещами. Мы с трудом протиснулись в вагон, и буквально минут через десять или двадцать поезд тронулся.

Мы ехали на восток, в незнакомую холодную Сибирь, и тогда никто из пассажиров этого растянувшегося на полкилометра эшелона не знал, что вернуться в Москву мы сможем только через невероятно тяжелые пять лет и, что еще трагичнее, не все доживут до этого счастливого момента.

Наша жизнь в Томске была сплошной борьбой за выживание в жесточайших условиях сибирского климата, когда порой нечем было покормить детей, не во что их одеть и нечем хоть как-то согреть комнату в пятидесятиградусный мороз. Когда мы приехали в Томск, мне было уже 28 лет, а Мише 31. Возраст в общем-то достаточно зрелый, но по большому счету мы оба тогда были очень наивны, и жизненного, а точнее, бытового опыта у нас не хватало. Наше имущество было нищенским, так как мы не успели абсолютно ничего захватить из дома, а купить что-либо было не на что, да и негде. Вдобавок в первые месяцы нашего пребывания в Томске Михаил находился в командировке на Куйбышевском подшипниковом заводе. Готовил какое-то оборудование для нашего завода.

Нам выделили малюсенькую комнату в двухкомнатной квартире. Еще одна семья занимала комнату побольше, но проходную, через которую нам постоянно приходилось ходить. Это было очень неудобно для нас и еще хуже для соседей. Когда приехал Михаил, комнату нам поменяли. Правда, от этого стало, может быть, удобней, но нисколько не легче. Миша работал очень тяжело, иногда даже не приходил ночевать. Что поддерживало наш дух в этой жестокой ежедневной, даже ежечасной борьбе за выживание? Что вселяло в нас надежду? Что давало силы? Сейчас я с уверенностью могу ответить на эти вопросы.