Иосиф Лаврецкий - Хуарес

Соглашение Самаконы — Уайка вывело французского посланника де Салиньи из себя. Представитель Луи Бонапарта в Мексике, поддерживавший постоянную связь с генерал-губернатором Кубы Серрано, писал ему, что Уайк проводит «дипломатию торговца неграми», то есть бесчестную, что он добивается союза США, Англии и Мексики против Франции и Испании, предотвратить который сможет только немедленная высадка испанских войск.

Де Салиньи напрасно истекал желчью. Мексиканский конгресс шестьюдесятью голосами против двадцати девяти отклонил соглашение Самаконы — Уайка, чем вызвал отставку министра иностранных дел и новый, теперь окончательный, разрыв с английским посланником.

Между тем английское правительство разгадало двойную бухгалтерию мексиканской политики Вашингтона и не без ехидства предложило Соединенным Штатам — это было записано в Лондонской конвенции — присоединиться к трем державам и участвовать в интервенции против Мексики.

Как же реагировали американцы на это предложение? Сьюард ответил лорду Росселу: Соединенные Штаты не оспаривают нрава трех держав вести войну против Мексики, однако, учитывая их традиционную политику неучастия в союзах, они не могут присоединиться к тройственной конвенции.

Мексиканский посланник в Вашингтоне Ромеро, которому Сьюард сообщил об этом, писал Хуаресу, что, судя по этому заявлению государственного секретаря, нет никаких оснований рассчитывать на помощь американского правительства. «Я с большим удовлетворением, — признался Ромеро, — приветствовал приход к власти республиканской партии (к которой принадлежали Линкольн и Стюард. — И. Л. ), ибо высказывания ее лидеров, казалось, свидетельствовали о их дружественном отношении к Мексике. Я больше чем кто-либо другой надеялся, что победа республиканцев будет полезной моей родине; теперь же я больше всех испытываю горькое разочарование отношением американского правительства к нашим делам… Все эти соображения убедили меня в том, что в грядущей войне за нашу независимость мы должны рассчитывать только на самих себя и на наши внутренние ресурсы».

Когда письмо Ромеро пришло в Мехико, Хуарес уже знал о заключении Лондонской конвенции и предстоящей трехдержавной интервенции. Какое впечатление эта весть произвела на него? Впал ли он в панику, растерялся, опустил руки? Ничего подобного! Дон Бенито Хуарес, законно избранный, как он любил подчеркивать, президент Мексики, проявил свойственную ему выдержку, стойкость и присутствие духа, вернувшие ему вновь доверие всех фракций и течений либерального лагеря.

Тогда его стойкость многим казалась единственной надеждой на спасение, ибо на кого еще можно было надеяться, кто еще мог спасти мексиканскую нацию, разобщенную, растерзанную, нищую, безоружную, против которой ополчились теперь сильнейшие мировые державы, как не этот темнокожий индеец? Он представлял Мексику, которая вот уже 50 лет сражалась за независимость и свободу вопреки логике завоевателей, согласно которой слабый был обязан безропотно подчиняться сильному.

Что же предпринял Хуарес в эти тревожные и предгрозовые дни в жизни мексиканской республики? 23 ноября 1861 года по просьбе правительства парламент аннулировал постановление о моратории от 17 июля. Правительство объявило, что оно готово обсудить с представителями держав все их финансовые претензии. Но эти меры уже не могли приостановить пущенной в ход машины интервенции.

Следовало ожидать, что первый удар интервенты нанесут по Веракрусу. С этого места начинались все вторжения в Мексику со времен конкистадора Эрнана Кортеса. Могла ли мексиканская армия, обескровленная в боях с реакционными бандами, не располагавшая военно-морскими силами, защитить эти ворота в свою страну против вооруженной современным оружием и отлично вымуштрованной армии интервентов? Разумеется, нет. Прямое столкновение с армией интервентов могло закончиться полным разгромом республиканских войск. Мексиканцы могли одолеть могущественного врага не столько силой, сколько хитростью, а этим оружием они владели в избытке, ведь недаром говорят, что голь по выдумки хитра. Они надеялись заманить неприятеля в глубь страны, а затем измотать его в бесчисленных стычках и мелких сражениях; они также надеялись на своего могучего союзника — тропический зной, крайне тяжело переносимый европейцами; на тропические болезни, в особенности желтую лихорадку, косившую иностранцев и щадившую туземное население. Наконец, и далеко не в последнюю очередь, они надеялись на разногласия среди союзников, с крайней подозрительностью и недоверием относившихся друг к другу. Был еще и другой фактор, не учтенный совершенно интервентами: национальная гордость мексиканцев. Сам факт, что против Мексики, слабой и обессиленной непрерывными гражданскими войнами, ополчились три сильнейшие державы Западной Европы, не могло не «льстить» самолюбию мексиканцев, не могло не возбудить в них стремления напрячь все свои духовные и физические силы, чтобы нанести поражение столь могущественному врагу, победа над которым прославила бы Мексику на весь мир и окончательно утвердила бы ее независимость. История предоставляла мексиканской нации возможность смыть с себя позорное пятно бесславного поражения в войне с североамериканскими захватчиками.

Известие о предстоящей интервенции трех держав вызвало в стране не уныние и страх, а боевое возбуждение, сплочение патриотических сил.

Таким образом, надежды интервентов, порожденные радужными заверениями авантюристов типа Идальго и того же Миранды, на то, что мексиканцы свергнут Хуареса, развеялись как дым еще до их высадки в Веракрусе. Это было первое их поражение и первая победа Хуареса, правда, символические, но определявшие в известной степени ход дальнейших событий.

8 декабря перед Веракрусом появились первые корабли испанской военной эскадры. На них было сосредоточено шесть тысяч двести вооруженных до зубов солдат кубинского гарнизона под командованием генерал-капитана Серрано. Когда об этом узнали в Лондоне и Джон Россел попросил объяснений у испанского посла относительно столь поспешных действий его правительства, посол ответил: «Генерал-капитан Кубы прибыл на место слишком рано, так как он боялся прибыть в Веракрус слишком поздно».

14 декабря Серрано потребовал от губернатора Веракруса сдать ему город и крепость Сан-Хуан-де-Улуа. Он заявил, что будет удерживать их до тех пор, пока Мексика не начнет относиться к Испании с «подобающим ей уважением», то есть пока не будут удовлетворены ее, а также Англии и Франции финансовые претензии.