Леонтий Раковский - Суворов и Кутузов (сборник)

– Спаси нас, Михайло Ларивонович!

– Счастливый путь!

– Храни тебя Господь!

– Гони проклятущих немцев из штаба!

– Батюшка, побей супостата!

– Ты одна наша надёжа!

– Не допусти погибели России!

– Оборони нас!

Михаил Илларионович в ответ только махал бескозыркой – слов не было…

Царь еще два дня назад поторопился уехать в Швецию. Царь не хотел провожать Кутузова.

Кутузова провожал народ.

Шумные, многолюдные проводы взволновали Михаила Илларионовича. Его глубоко тронуло это искреннее выражение любви и доверия к нему народа.

Погруженный в свои мысли Кутузов сидел в коляске. Петербург давно остался позади. Вместе с Михаилом Илларионовичем ехал Павел Андреевич Резвой. Павел Андреевич, старый, всегдашний спутник Кутузова, хорошо изучивший его, умел, когда надо, посидеть молча, не докучал Михаилу Илларионовичу ненужными вопросами и разговорами.

А у Михаила Илларионовича не выходили из головы петербургские проводы…

Александр предостерегающе сказал Барклаю: «Помните – у меня одна армия!» Глупец! Он думает, что в ней все. А народ?

Александр, чужой России человек, не понимает, не хочет принимать в расчет самую главную силу, самое большое богатство – народ.

Армия отступала в глубь страны, отбиваясь от превосходящего врага, а народ боролся с ним по-своему: уходил в леса и болота, на каждом шагу подстерегая непрошеных гостей с топорами, вилами, косами. Об этом рассказывали курьеры, приезжавшие в Петербург из-под Полоцка, из корпуса Витгенштейна. Как ни тяжела была крестьянская подневольная жизнь, но иноземное рабство, которое нес Наполеон, было хуже.

На защиту родины поднимался весь народ.

И это стоило принять в расчет.

Думал Кутузов и о своей армии. Его беспокоили людские резервы и продовольствие. Многие магазины с зерном, мукой, крупой, фуражом достались врагу или сожжены самими русскими.

Провиантские чиновники радовались отступлению: можно свалить все на французов и показать уничтоженными тысячи пудов продовольствия там, где в действительности стояли одни пустые амбары с мышиными объедками, а денежки положить себе в карман.

Надо прекратить это безобразие, надо прибрать всех этих провиантских жуликов к рукам. И позаботиться о провианте для дальнейшего – без хлеба воевать нельзя. Кутузов никогда не забывал мудрого Румянцова, который говорил: «Войну надо начинать с брюха!»

Вспомнилось Михаилу Илларионовичу, как на Дунае он организовал снабжение Молдавской армии.

Кутузов думал, а версты незаметно уходили одна за другой. Вот уже и первая станция – Ижоры. У станционного дома было похоже на конскую ярмарку: табунилось сорок пять лошадей, приготовленных для Кутузова. Возле крыльца стояла, видимо только что подкатившая, курьерская тройка, которую со всех сторон облепил народ.

– Курьер из армии. Какие-то новости он везет? – нарушил молчание Резвой.

– Ничего хорошего. Видишь, все хмурые, – ответил Кутузов.

На лицах мужиков и баб, окружавших поручика-курьера, были написаны растерянность и тревога. Толпа даже как-то не очень оживилась, увидев подъезжавший длинный кутузовский поезд.

– Я выходить не буду. Пусть поскорее перепрягут лошадей. И пусть курьер даст сюда пакет, – сказал Михаил Илларионович, когда подъехали к станции.

Кайсаров и Кудашев, сидевшие во второй коляске, уже бежали к курьеру сказать, что князь Кутузов имеет право читать донесения командующих государю.

Пока полковники объяснялись с курьером, Михаил Илларионович прислушивался к разговору в толпе:

– На самый спасов день вошли!

– Там и река и стены – и не могли отстоять!

– Долго ли проклятущий немец будет отступать?

Сомнений не оставалось: Смоленск взят!

Кайсаров уже нес Кутузову пакет. Поручик-курьер шел за ним с раскрытой курьерской сумкой.

Михаил Илларионович вскрыл пакет, прочел донесение и помрачнел.

– Смоленск взят, – глухо сказал он. – Смоленск – это ключ к Москве. Дело стало еще сложнее!.. Запечатай, голубчик! И скорее в путь! – приказал он Кайсарову, возвращая ему нерадостный пакет.

– Ну-ка, братец, поди расскажи, как отдали Смоленск, – обратился он к поручику-курьеру, который почтительно стоял поодаль.

– Два дня дрались, ваша светлость, – воскресенье и понедельник. В воскресенье Смоленск защищали двадцать седьмая пехотная дивизия Неверовского и седьмой корпус Раевского, а в понедельник их сменили шестой корпус Дохтурова и третья пехотная дивизия Коновницына.

– Смоленск не укрепили, не подновляли старые валы?

– Никак нет.

– Армия отступила на какую дорогу?

– На Московскую, ваша светлость.

– Так, так, – машинально говорил Кутузов, доставая из трубки карту, а сам думал: «Зря поехал к Смоленску. Надо бы прямо на Москву!»

Он держал карту у самых глаз.

«Всего сто семьдесят верст от Москвы!»

Поручик-курьер стоял навытяжку, ожидая еще каких-нибудь вопросов. А ямщики тем временем торопливо запрягали тройку.

– Стой, куда ты пятишься, Барклай треклятый! – со злостью кричал на пристяжную ямщик. После того как Барклай отступил от Смоленска, его имя стало ненавистно всем.

Через несколько минут поезд Кутузова тронулся дальше.

Уже пятый день ехал к армии Кутузов. Он дорожил каждым часом и торопился как мог, тем более что погода благоприятствовала: стояли ясные осенние дни.

Екатерина Ильинишна заботливо снарядила мужа и зятя в дорогу – приказала повару нажарить и напечь столько всякой вкусной снеди, что с этими припасами можно было отправляться не к Смоленску, а хоть в Севастополь. Поэтому завтраки и ужины отнимали не много времени, на обед Михаил Илларионович отпускал не более часа (повар ехал впереди и приготовлял заранее), а на ночлег останавливались через день.

Больше всех задерживали курьеры из армии и те, которых Кутузов рассылал в разные стороны сам. Он продолжал вести деятельную переписку со всеми командующими и Ростопчиным.

Офицеры, приезжавшие из армии, рассказывали подробности героических боев русских войск на подступах к Смоленску и при защите самого города.

Михаил Илларионович узнал о том, как у Красного генерал Неверовский с двадцать седьмой пехотной дивизией самоотверженно задерживал два французских корпуса. Это было тем более поразительно, что из шести полков его дивизии четыре состояли из необстрелянных рекрутов с молодыми, семнадцатилетними офицерами. Французы через своих польских улан предлагали русским сдаться, но солдаты Неверовского возмущенно отругивались и кричали: «Умрем, а не сдадимся!»

Не менее мужественно дрались русские полки Раевского, Дохтурова, Коновницына и Неверовского у стен Смоленска – этого «дорогого ожерелья России», как Смоленск назывался исстари.