Иван Сытин - Жизни для книги

На приеме у министра мне пришлось вести первый разговор именно с этим детективом.

— Могу ли я видеть г-на министра?

— Вам зачем?

— Хотел бы переговорить по делу.

— По какому делу?

— Да уж это я г-ну министру объясню.

С очень любезной гримасой детектив пошел доложить обо мне и затем довольно кисло сказал:

— Пожал-те…

Штюрмер принял меня в деловом кабинете, где углом стоял киот с образами и горящими лампадками. Я перекрестился на образа, поклонился старому, облезлому, толстому, седому и лысому сановнику. Это был Штюрмер. Я видел его в первый раз и, признаюсь, был поражен слишком уж непрезентабельной наружностью министра. Такому старичку следовало бы сидеть где-нибудь в уездном казначействе или занимать должность бухгалтера в управлении городских трамваев.

— Здравствуйте, г-н Сытин. Вы ко мне?

— Да, ваше превосходительство, к вам.

— Чем могу быть полезен?

— Просьба у меня необычная, ваше превосходительство. Я хочу просить, не признает ли его императорское величество возможным принять меня на 5 минут для личной беседы?

— А какое у вас дело к его величеству?

— Да и дела-то особенного нет… А просто хочу, если будет позволено, узнать взгляд его величества на дела народного образования.

Старый, облезлый, лысый министр задумчиво и значительно пожевал губами.

— Гм… Видеть государя… Хорошо, я доложу его величеству о вашем желании… Да, доложу и потом скажу вам о последующем.

— Ваше превосходительство, когда предполагаете доложить государю?

— Да сегодня же доложу. А завтра приходите за ответом.

На другой день ровно в 5 часов, как было условлено, я опять входил в приемную министра.

На этот раз детектив Манасевич-Мануйлов встретил меня уже совсем по-другому и тотчас же, без единой минуты промедления, позвал к министру.

За рабочим столом министра сидел все тот же лысый, поношенный бухгалтер уездного казначейства. Разница была только в том, что теперь этот облезлый человек улыбался:

— Его величество государь император соизволил передать вам, что послезавтра вы будете приняты в 2 часа в Могилеве. Значит, вам надо ехать в ставку завтра в 12 часов и там переночевать. Мы вам дадим пропуск, а в Могилеве все остальное сделает вам Воейков.

Я поблагодарил и откланялся.

На другой день с величайшей пунктуальностью ко мне заехал корректный, очень любезный офицер (адъютант министра) и вручил пропуск. Адъютант преподал мне несколько советов, как мне ехать, куда обращаться в ставке, и, щелкая каблуками, очень мило раскланялся.

С министерским пропуском я явился на станцию и, входя в вагон, был приятно удивлен, встретив в своем купе старого знакомого протопресвитера [85]всей русской армии отца Георгия Шавельского.

— Как это хорошо, что я вас вижу, отец Георгий. Вы в ставку?

— Да. А вы куда?

— И я в ставку, к царю в гости!

— Вот чудак! Зачем же? Что за идея?

— Да просто, отец Георгий, дела так идут, что приходится метаться из угла в угол… С вами мне надо о многом поговорить. Я, право, так рад, что вместе поедем… Вы ведь с царем так близки, что можете мне дать совет…

— Сделайте одолжение, все что хотите. Но что за идея?

Шавельский смотрел на мое желание поговорить с государем как на явное чудачество: о чем? зачем? что за блажь?

Я видел это удивление на его лице…

Когда я говорил с ним о своих мыслях, Шавельский слушал меня с очевидным интересом, но в то же время на лице его я видел и некоторое недоумение.

— Это все так, Иван Дмитриевич, это слов нет… Но от царя чего же вы хотите? Чего хотите просить?

— Ничего не хочу просить. Мне ничего не нужно…

— Так зачем же тогда едете? Вот чудак, право…

— А видите, мне хочется знать, что царь думает, как на дело смотрит?

— Вот чудак вы, право…

— Да почему же чудак?

— Да так, к царю едете, а просить ничего не собираетесь. Зачем же тогда?

— А разве обязательно что-нибудь просить? Я не о себе лично хлопочу, меня волнует другое…

Уже подъезжая к Могилеву, я опять обратился к Шавельскому и попросил у него помощи:

— Вы, отец Георгий, должно быть, каждый день видите царя, вероятно, и сегодня за обедом увидите. Замолвите там за меня словечко, чтобы терпеливо выслушал…

Шавельский обещал сделать все, что в его силах.

В Могилеве мы расстались. За протопресвитером приехали на вокзал лошади, а я на извозчике уехал в гостиницу искать ночлега.

В номере, когда я остался один и попробовал привести в порядок свои мысли, на меня напали мучительные сомнения:

«И что это я затеял? И для чего это нужно? И почему такой опытный в придворном мире человек, как Шавельский, смотрит на мое свидание как на «чудачество»…

Даже не понимает — зачем?»

…Вести с фронта, предчувствие внутреннего взрыва и полное отсутствие твердой земли под ногами было ясно для нас как на ладони.

Куда идти? На что опереться? Где искать защиты и помощи от надвигающегося урагана?

Но все колебания теперь были уже неуместны.

Надо было идти к коменданту государевой квартиры Воейкову.

И я пошел. Этот ловкий, выхоленный, чистенький, с иголочки одетый офицер принял меня корректно, но суховато:

— К государю? Вам назначена аудиенция? А в чем ваше дело к его величеству?

На мое счастье, как раз в этот момент к Воейкову пришел Шавельский и с его помощью разговор сразу перешел в другой тон. Стало проще, и через пять минут Воейков, знаменитый обладатель целебной воды «куваки» [86], уже забыл и о государе, и о моем свидании и говорил только о своем источнике и о своей «куваке».

Я почувствовал себя совсем запросто, когда он, как лавочник, потерпевший убытки, стал жаловаться.

— Мало пьют, мало пьют… Такая вода, а между тем нет спроса… Совсем мало пьют… А следовало бы Сытину поддержать адъютанта царя и в «Русском слове» публикацию помещать… Моя «кувака» имеет все права на внимание. Я не о своем только интересе хлопочу, но и о народном здравии, и если бы в «Русском слове»…

Война, миллионы убитых и вся русская трагедия, от которой хотелось стать на землю и выть, как воют собаки, — для него просто не существовали. Он щелкал шпорами, мило улыбался и говорил о «куваке»… Думал ли я, что «кувака» Воейкова течет даже здесь, в царской ставке, где сосредоточены все кровавые нити войны?

На другой день, около двух часов, я пришел во дворец.

Позвали в кабинет. Поднимаюсь во второй этаж. Вхожу. Пусто и просторно. В углу противоположной стены — большой стол, по бокам — кресла. Весь пол затянут мягким красивым ковром.

Никого нет. Жду. Настроение жуткое. Мысли разбежались, и непонятное, сильное волнение охватило всю душу.

— Господи, помоги мне!

Но вот тихо открылась противоположная дверь, и вышел царь. В офицерском обычном сюртуке, в высоких сапогах… Волосы уже тронуты сединой.