Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое

Полковник Клевцов и сотник Комисаров пригласили меня с ними пообедать. Я поблагодарил – сели обедать. А Клевцов любил выпить. Он, очень стесняясь, обращается ко мне: «Разреши нам выпить по рюмочке?» – «Конечно, пейте». Из-под стола появилась бутылка с водкой. Выпили за мое здоровье. Немного погодя: «Разреши нам выпить еще по рюмке?» – «Да что ты спрашиваешь, как маленький? Пейте сколько хотите». У Клевцова недоумение на лице, и немного погодя он наливает себе и Комисарову и, обращаясь ко мне, говорит: «Может, и ты выпьешь?» – «С удовольствием». Клевцов говорил мне потом, что готов был провалиться сквозь землю, так ему стыдно было, что не предложил мне сразу, но был уверен, что я по-прежнему абсолютно не пью.

Пообедавши, я поехал в деревню Вишенки, где стоял полк, и приехал туда уже вечером. В этой же деревне находился командир корпуса генерал Вельяшев, начальник дивизии генерал Дистерло и командир бригады генерал Бьюнтинг 105, и я сразу явился всем этим моим прямым начальникам. Встретили и приняли меня очень любезно и даже радостно. Поговорив немного с ними, я пошел в отведенную мне хату и пригласил к себе старшего помощника полковника Дронова. С ним я сговорился о завтрашнем церемониале по приему полка.

Не было места для приема полка в конном строю, так что пришлось принимать его в пешем строю. И офицеры, и казаки произвели на меня хорошее впечатление. В своей короткой речи полку я между прочим сказал: «Требую от командиров сотен, чтобы пища казакам была приготовлена прекрасно и порции были полновесными. За упущения буду строго взыскивать». Претензий никто не заявил, сотни прошли мимо меня церемониальным маршем, и мы пошли в офицерское собрание обедать. Обед был прекрасный, повар оказался на высоте. Были и водка, и вино, но в очень скромных размерах, хотя я никого не стеснял.

На следующий день был поход, так что лошадей казаков и офицеров я сразу увидел в движении.

Всю войну я вел дневник, записывая по возможности ежедневно. К сожалению, все эти дневники остались в Чехословакии, и я сейчас не помню многих событий периода командования полком.

Командир корпуса генерал Вельяшев и начальник дивизии генерал Дистерло относились ко мне исключительно хорошо и ценили мою работу. Но оба они не любили друг друга. Начальник дивизии Генерального штаба генерал Дистерло был очень дельный и энергичный, работал с утра до вечера и ночью, но командир корпуса генерал Вельяшев 106не представлял его к наградам, а начальник дивизии не представлял нас, командиров полков, и за все время моего командования полком ни один командир полка в дивизии не был представлен к наградам. Получил Георгиевский крест командир стрелкового полка полковник Кислицын 107, но к этой награде представил его я, так как он совершил подвиг, будучи под моей командой.

Адъютантом у меня был сначала есаул Цыганков 108, а когда он получил сотню, я взял к себе адъютантом прапорщика Черкесова 109– инженера-металлурга. Черкесов отбывал воинскую повинность в лейб-гвардии Казачьем полку, а по производстве в офицеры перевелся в 12-й Донской казачий полк. Оба адъютанта – и Цыганков, и Черкесов – были выдающимися и ценными моими помощниками. Я всегда вспоминаю их с большой любовью и благодарностью.

Полк часто получал сложные задачи и всегда выполнял их с полным успехом. Начальник дивизии часто собирал командиров полков – давал указания и разъяснения. Как-то после заседания, когда я остался вдвоем с начальником дивизии, я говорю ему: «Мои офицеры высказали мне некоторое неудовольствие, что полки получают задачи не по очереди, а как сложное и трудное дело – посылают наш полк, казаков». Начальник дивизии даже возмутился: «Как же они не понимают, что вот на такое дело я никого не мог послать, кроме вас, и на такое, и на такое... (Начдив перечислил несколько дел – боев.) Когда я посылаю вас, я не только уверен в том, что все будет выполнено, но и в том, что вы всегда сделаете больше, чем вам поручено. Разрешите мне завтра приехать к вам обедать – я поговорю с офицерами». – «Пожалуйста, очень рады будем, не надо и спрашивать, всегда рады видеть вас у себя».

За обедом начдив говорил на эту тему, и офицеры дружно ему ответили: «Посылайте хоть каждый день, с удовольствием все будем исполнять».

Все чаще и чаще стали полк сажать в окопы, и иногда мы сидели в окопах несменяемо больше месяца. У казаков и лица стали какие-то землистые. Два раза коноводы были в 60 верстах от окопов.

Каждую ночь мои разведчики пробирались к окопам противника, стараясь высмотреть, что делает противник и кто перед нами. Однажды утром приходят ко мне разведчики и приносят бумагу, снятую с проволочного заграждения австрийцев. На бумаге очень безграмотно было написано следующее: «Ваш царь Николай отрекся от престола. Все министры сцапаны. На улице стреляют женщин и ребенков». Я был потрясен, получивши такой плакат, и сейчас же передал его по телефону начальнику дивизии. Но начальник дивизии меня успокоил, говоря, что это провокация, чтобы ослабить нашу энергию, что его, как начальника дивизии, конечно, уведомили бы. Ведь мы, сидя в окопах на передовых позициях, совсем не знали, что творится в тылу. Если приходили газеты, то очень старые, и мы знали только ближайшее наше окружение и нашего противника. Но, когда дня через два начдив получил от своего начальства уведомление об отречении от престола Государя Императора, я был убит совершенно. Мне казалось, что все пропало – пропала династия, пропала церковь, пропала Россия. Наступило горе великое, страшное, непоправимое, и уже нет смысла жить. Ужасно было сознавать в этом несчастье полную свою беспомощность.

Через несколько дней приказ из Петербурга: «Всех привести к присяге на верность Временному правительству». На присягу шли, как на казнь. Явилась ненависть к Керенскому 110. Сначала я думал, что это чувство только у меня, но потом убедился, что такое чувство у большинства. Когда через некоторое время Керенский, как Верховный главнокомандующий, явился к армии, то в нашем районе его, ехавшего в автомобиле, обстреляла наша артиллерия, и он поторопился от нас поскорее уехать. А с обстрелом дело замяли – решили, что это недоразумение.

Большинство солдат и офицеров нацепили на себя красные банты, а у начальника дивизии генерала Дистерло бант был больше всех. Начались митинги. Ораторствовали главным образом пехотные солдаты, но выступал на митинге и наш начальник дивизии. Он меня упрекал, что я не ношу красного банта, что бант надо носить для самосохранения, но я категорически отказался надеть его.

Начали формировать пехотные ударные части, но видно было, что воевать уже никто не хочет. Кто-то пустил слух, что в тылу делят землю. Солдаты кричали: «Ребята, делят землю, а нам ничего не достанется – надо уходить». Началось массовое дезертирство из пехотных полков. Вагоны на железных дорогах были переполнены солдатами из ближайших расположений – и внутри, и на крышах вагонов, а в одесских газетах появилось объявление: «Все дезертиры приглашаются на митинг на такой-то площади». Ужас. Раньше дезертиров расстреливали, а теперь они герои. Появился преступный приказ № 1 за подписью Керенского, и начался уже полный развал армии.