Франсуа Керсоди - Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Но когда в тот вечер Герман Геринг вернулся в Каринхалл, от его прежнего фанфаронства не осталось и следа. «Когда муж вернулся домой, – вспоминала Эмма Геринг, – он выглядел так, словно был надломлен. Лицо его превратилось в маску. Он сел, обхватил голову руками и прошептал: “Я все перепробовал, абсолютно все! Но это свершилось! Мы начинаем войну. Она будет ужасной, намного более жестокой, чем это можно представить”. Я прошла за ним в кабинет. Наконец наши взгляды встретились, и он произнес безжизненным голосом: “Слишком поздно. Больше ничего нельзя сделать”. Спустя несколько часов он сказал чуть больше, а именно: “Они не принимают нас всерьез. Они не хотят верить в мощь нашего вермахта и нашего люфтваффе. И все это из-за ошибки Липского!” […] Однако муж не считал ответственными за эти ошибки только иностранцев. Он был убежден, что наш министр иностранных дел также совершил серьезные промахи. “Сама по себе Польша не представляет серьезной проблемы, – продолжал Герман, – но надо, чтобы в игру не включилась Англия. Ты ведь знаешь, что Гитлер всегда желал мира с Англией. Год назад в Мюнхене все было еще хорошо. Но с тех пор Министерство иностранных дел неправильно повело себя с Чемберленом. Он – джентльмен, а эти господа с Вильгельмштрассе не знают, как с ним обращаться”. Он говорил со злостью, с горечью и с разочарованием одновременно. Господь знает, что это война не была его войной. Но что он мог сделать теперь, когда все приказы были уже отданы? Даже он, второй человек рейха? Конечно, он верил в победу, но, казалось, предвидел то, что должно было обрушиться на мир. В начале вечера мы совершили прогулку по лесу, окружавшему Каринхалл. […] В тогдашней атмосфере каждый шаг давался с трудом. Мы долго молчали, потом Герман, взяв мою руку, сказал: “Как знать? Возможно, мы гуляем так в последний раз!” […] Мне не давал покоя один вопрос, но я все не решалась его выговорить. Именно этот вопрос задали себе на следующий день миллионы людей. “Как долго все это продлится?” Слова слетели с моих губ почти непроизвольно. Муж долго молчал, потом сказал встревоженно:

– Два года, пять, семь лет… Не знаю!

– Так долго? – проговорила я, поразившись.

– Предугадать это действительно невозможно. Если бы только Польша была одинока! Но Англия и Франция поддержат ее, и они будут сражаться, как настоящие дьяволы. Никто не может знать, сколько времени это продлится».

В этом ответе Геринга проявилось человеческое лицо солдата, который мыслил разумно, который познал ужасы войны, который желал бы вырастить дочку, которому хотелось бы мирно наслаждаться накопленными богатствами и который временами относился с жалостью к несчастьям своих соотечественников. Но этот солдат превратился на следующий день в маршала в сверкающем наградами мундире. «Он сказал, – рассказывал шведский предприниматель, который встретился с Герингом в вагоне-салоне его штабного поезда, – что прошлой ночью группа подлых поляков захватила радиопередающую станцию в Глейвице и, выйдя в эфир, сообщила, что Польша начала войну против Германии». Геринг повторил ложную информацию нацистской пропаганды, прекрасно зная, что на самом деле этот кровавый инцидент был инсценирован СС по приказу Гитлера [290]. Но имея такой предлог, фюрер смог хладнокровно объявить, что немецкие войска перешли границу, чтобы отбросить «захватчиков», а люфтваффе уже начало методично уничтожать польскую авиацию… «Геринг много говорил, – вспоминал Далерус. – Он разразился ругательствами в адрес польского правительства и польского народа, затем обругал Англию, допустившую все это и повинную в конфликте. Он попытался убедить меня в том, что действия немцев законны и безупречны. Они якобы не желали войны с Польшей, их просто-напросто вынудили ее начать».

Все это было явно шито белыми нитками, но Геринг при этом старался любой ценой не допустить разрастания конфликта. Его откровенный разговор с Эммой показывает, что он уже в эту возможность не верил, но как человек упорный и предприимчивый, да еще имея в посредниках Далеруса, Геринг все еще надеялся выйти напрямую на самых главных представителей британской власти. И он решил лично встретиться с членами британского правительства. Разумеется, прежде на это требовалось получить разрешение Гитлера… А тем временем фюрер собирался выступить с большой речью перед депутатами рейхстага, собравшимися в зале оперы «Кролль», и Герингу надо было немедленно туда ехать.

В начале двенадцатого Геринг позвонил Далерусу, сказал, что находится в рейхсканцелярии, и попросил шведа приехать туда. Когда Далерус прибыл, его встретил сиявший фельдмаршал. «Он коротко изложил суть выступления фюрера, – вспоминал шведский предприниматель, – а потом с гордостью сказал, что Гитлер только что назначил его вторым человеком рейха [291]. Потом добавил, что в этом качестве у него будет больше, чем раньше, возможностей для работы в пользу мирного решения проблем. Однако новый статус подразумевает также огромную ответственность и, естественно, четкое следование политике фюрера». Потом Геринг отвел Далеруса в комнату для приемов, где его ждал Гитлер. «Он вежливо поздоровался со мной, – рассказывал Далерус, – но при этом я сразу же обратил внимание на ненормальность его поведения. Он подошел ко мне, остановился и начал говорить, глядя перед собой. Его дыхание было таким несвежим, что мне приходилось сдерживаться, чтобы не отступить на шаг. […] Начал он с заявления, что всегда знал, что Англия не желала мира и всегда преследовала только собственные эгоистичные интересы. Он поблагодарил меня за все мои усилия по установлению контакта между двумя народами и сказал, что они оказались тщетными только по вине Англии». Затем последовали длительные разглагольствования, включавшие обвинения англичан, затем Гитлер обрушился на поляков, «которых решил уничтожить». После этого он сказал, что готов продолжить переговоры с Англией, и прибавил: «Но если англичане не поймут, что в их же интересах не воевать против меня, тогда они дорого заплатят за свои ошибки». Далерус вспоминал: «Он продолжал нервничать, начал махать руками и кричать, стоя рядом со мной: “Если Англия хочет сражаться год, я буду сражаться год, если она захочет воевать два года, я буду воевать с ней два года!..” Он замолчал, а потом, совершенно беспорядочно жестикулируя, закричал еще более пронзительным голосом: “Если Англия захочет биться три года, я буду биться три года!..” Возбуждение его все нарастало, и в конце концов с криком “Если понадобится, я буду сражаться десять лет!” он взмахнул кулаком и наклонился вперед, почти коснувшись пола. Ситуация стала столь затруднительной, что Геринг не удержался и вмешался. Гитлер повернулся к нам спиной. […] К счастью, эта неприятная встреча вскоре закончилась, и мы с Герингом поехали к нему домой. […] Он был возбужден и изможден».