Юрий Малов - Мои московские улицы

На самом верху на седьмом этаже в нашем же подъезде проживала семья Косургашевых: мама, по виду ответственный работник, Максим, её старший сын, дочь Зоя и младший сын, Алеша. Максим в нашем представлении слыл настоящим героем. Во-первых, он был года на два-три старше, чем большинство нашей постоянной дворовой компании. Во-вторых, и самое главное, он никого и ничего не боялся. Черноволосый, как цыган, жилистый, ловкий, с блатным говорком и хрипатым голосом, он своими поступками постоянно стремился самоутвердиться, доказать свое первенство в каждом конкретном случае или ситуации, и почти всегда ему это удавалось. Свою способность преодолевать любые трудности он, в частности, продемонстрировал еще раз после окончания нашей школы. Максим заканчивал десятый класс в возрасте, подпадающем под призыв в армию – он пропустил по какой-то причине школьный год или два. Еще шли выпускные школьные экзамены, когда ему доставили по месту жительства повестку с требованием явиться в военкомат для прохождения медицинского осмотра, в связи с предстоящим призывом в ряды советской армии. Максим прилюдно эту повестку разорвал в клочья, и никуда не ходил. Точно также он поступил со второй и третьей повесткой. Когда же, наконец, через месяц к ним на квартиру явился патруль из военкомата, чтобы «доставить» Максима на призывной пункт, он предъявил справку о том, что сдал вступительные экзамены и принять в студенты педагогического института им. В. И. Ленина на Пироговке, что тогда освобождало от обязательного призыва в армию. Но больше всего Максим удивил меня позднее, где-то в конце 70-х – начале 80 годов. В то время в московский эфир вышла радиостанция «Юность», нацеленная на молодежную аудиторию страны, сразу ставшая чрезвычайно популярной. Не знаю уж, каким образом, но Максим оказался одним из ведущих обозревателей этой радиостанции. Его хрипловатый голос, часто вызывающе звучащий в эфире в те годы, невольно напоминал мне о нашем дворе и годах беззаботного шалопайства.

Удивил меня и Толя Тараскин, проживавший на самом верхнем этаже нашего дома в квартире, выходящей окнами во внутренний двор. Я случайно столкнулся с Тарасом на Пушкинской площади уже во взрослой жизни, когда мы оба давно распрощались с нашим домом и двором. Толя выглядел солидно, можно сказать – фундаментально и, кажется, даже стал выше ростом. Правда, у него почти в нетронутом виде сохранился густой ежик каштановых волос с завитком на лбу, где, как говорят, «лизнула корова». Тараскин теперь говорил медленно и тихо, тщательно подбирая слова: «Собираюсь в Голливуд, оформляю документы». А что ты там будешь делать? «Работать, ведь я драматург малых форм». Каким образом этот бывший сорви-голова – Толян-Бу-Бу – стал драматургом малых форм? Уму непостижимо! Не знаю, доехал ли Тараскин до Голливуда, и как сложилась его дальнейшая судьба, если он до него добрался, но в авторах сюжетов для киножурналов «Фитиль» встречал его фамилию неоднократно.

С сыном нашего дворника Айсина, Костиком младшим, тем самым «Киссеем», которого призывно зазывали домой обедать громким криками «ашарга», как-то случилось ехать вместе в троллейбусе. Было это еще до перестройки. Костик держался с достоинством. Сообщил, что заведует овощным магазином, жизнью доволен. Правда, ещё не женился. Родители пока не подобрали невесту. У его родителей в этом отношении строго. Любовь-любовью, но в вопросах выбора невесты для своих сыновей решающее слово принадлежит родителям.

Что стало с другими участниками наших детских и не детских игр – не знаю, больше никого из знакомых, вышедших из дома 22 по Б. Дмитровке, не встречал и уж больше вряд ли увижу.

Большая Дмитровка, 22

Годы детства, плюс десять школьных и шесть лет учебы в институте, я прожил в доме на Пушкинской улице, в коммунальной квартире, где в одной из двух комнат, принадлежащих нашей семье, было выделено место для моих занятий. Там стоял большой канцелярский, письменный стол, а на стене висел портрет В. И. Ленина. За этим столом я занимался и в школьные годы, и во время учебы в институте. Никаких компьютеров, ноут-буков, планшетов, магнитофонов, смартфонов, шариковых ручек, фломастеров, счетных машинок тогда у нас не было. Чернильница-непроливайка, тетрадь, карандаши, тоненькая круглая деревянная ручка с металлическим наконечником, в который можно было вставлять стальные перья разных типов. Такие перья продавались отдельно, наиболее популярным у нас было перо под маркой «№ 86». Вот таким набором орудий «труда» и вспомогательных средств мы располагали для познания мира, не считая, конечно, книг и учебников. Правда, если в школьные годы я проводил во дворе больше времени, чем в школе, то в студенческие годы «дворовые занятия» отошли на задний план. Изучение двух иностранных языков и других дисциплин высшей школы требовало времени. Да и появившиеся новые жизненные интересы и ценности оттеснили в сторону соблазны свободного дворового времяпрепровождения.

Финальным и заключительным актом моего пребывания в доме на Пушкинской 22 стала наша свадьба с Лианой Ларенцовой, которую сыграли в нашей коммунальной квартире 26 апреля 1961 года. После свадьбы мы с Лианой начали «самостоятельно» жить вместе с её родителями в их двухкомнатной квартире на Хорошевском шоссе. Квартира находилась на первом этаже двухэтажного дома, целый типовой квартал которых был построен здесь с использованием труда немецких военнопленных. Почему-то первоначальный проект таких домов не предусматривал ванную комнату. Её пришлось устраивать самостоятельно позднее, отгородив занавеской часть кухни. Думали, что проживем так недолго, однако пробыли там почти десять лет.

На Пушкинской в своем бывшем доме я в последний раз побывал летом 1962 года, когда помогал родителям переезжать в отдельную двухкомнатную квартиру, которую они получили на Университетском проспекте.

Но довольно воспоминаний, пора возвращаться к реалиям сегодняшнего дня. Как выглядят наш дом и двор сегодня, спустя почти 60 лет после последнего «свидания»?

В путеводителе «От воскресных ворот до Трубной площади» (2010 г.) о нашем доме – Пушкинская 22 – говорится: «…в первую очередь обращаешь внимание на роскошный коричневый дом с треугольными эркерами, огромными витринами и решетками в стиле «модерн». Похоже – что необычайная редкость, – выходящий на улицу фасад не исказил даже ни один встроенный стеклопакет».

Лестная заочная характеристика для московского сторожила. Но сегодня на первый взгляд этот дом мне уже не кажется таким импозантным и большим. Хотя никаких радикальных внешних изменений в нем не произошло. Он такой же по-старомодному представительный, с эффектной волной эркеров по фасаду. В окнах дома, выходящих на улицу, действительно не заметно присутствия вездесущих евроокон. Этим он отличается от своего соседа – дома № 20, который в новой внешней облицовке смахивает на знакомого человека в возрасте, вдруг объявившегося в сверхмодном костюме с подкрашенными волосами.