Василий Соколов - Избавление

- Ты утомилась, да? На тебе лица нет, - пожалел Алексей.

- Вы прилягте, отдохните. После муторной этой дороги и здоровый человек утомится, - сказал Сидорин. Сказал и удалился, предусмотрительно прикрыв за собой дверь купе.

Верочка посмотрела на мужа страдающими впалыми глазами и проронила:

- Алешка, тяжело мне. Стучит ребенок, чувствую его под сердцем... Дурно мне.

- Ложись, ложись, родная... Дай и я послушаю. Можно?

- Ну, вот еще, этого не хватало, - застыдилась Верочка, а сама взяла его руку, слегка прижала к животу. - Чувствуешь, бьется?

- Сын будет, отчаянный.

- Не загадывай. А вдруг дочь? Как ты к этому отнесешься?

- По мне все равно.

Верочка прилегла, закрыв глаза, и Алексей, чтобы не мешать ей, вышел из купе. Стоя у окна, интендантский работник созерцал местность. Костров вынул папиросы, предложил товарищу, и оба они, дымя, перекидывались словами.

- Значит, вы под началом Ломова, - сказал Костров. - Знакомы... Имел личное касательство... В бытность замкомандующего он меня еще в штрафную упек, - сознался Костров. - Да и сам поплатился. Его турнули с должности и послали к вам, на тыл...

- А-а, так вы тот и есть Костров? Слышал, слышал, - остановил на нем взгляд удивленный Сидорин. - Значит, вы стали невольным козлом отпущения. По его машине кто-то выстрелил, а весь гнев обрушился на вас.

- Скажите, не кривя душой, какое ваше мнение о Ломове?

- О начальниках не принято мнение выражать, - с видимым пристрастием ответил Сидорин. - Могу только сказать: человек он суетной, энергичный, но и... умеет обделывать делишки...

- То есть... не понимаю?

- О карьере больше печется, о личном благополучии.

Они вернулись в купе. Верочка, сидя у края столика, упиралась руками о постель, лицо ее выражало едва сдерживаемое мучение.

- Какая остановка впереди? - не скрывая своих страданий, медленно спросила она.

- Пойду узнаю у проводницы, - Костров выскочил и тотчас же вернулся. - Через одну - Киев.

- Придется нам сходить. Не могу... Приступ, - бледнея, созналась Верочка и прилегла.

- Может, воды хотите, кипятку? Наверное, и врач в поезде есть. Сейчас позову, - вмешался Сидорин.

- Не надо. Не беспокойтесь. Я и так причинила хлопот.

- Да что вы... Наше мужское дело такое, - заулыбался Сидорин и охотно побежал по вагону.

Врача в поезде не оказалось. Проводница, узнав, в чем дело, запросто спросила, на каком месяце беременность, и Верочка ответила, смущаясь, что на седьмом, и та покачала головой с укоризной.

- Вы муж? - обратилась проводница к Кострову. - Дурни! Выкидыш может свободно получиться. В Киеве сходите и немедленно в родильный дом! Ребенка загубите...

Сидорин помог не только вынести вещи из вагона, но и сдать их в камеру хранения. Еле успел к отходу поезда, и Костров уже на ходу обнял его, воскликнул:

- Вечно буду благодарен, друг! Встретимся еще! Спасибо!

Сидорин успел пожать руку и Верочке, сказав напутственно:

- Смотрите, чтоб уберечь! Фронтовой закваски.

Костров с Верочкой вышли на привокзальную площадь и направились в сторону больших, местами разрушенных зданий. По всему было видно, что это центр города, и, как думалось, где-то поблизости наверняка есть родильный дом.

- Алешка, мне дурно... - пожаловалась сразу Верочка.

- Может, посидим, вон там, в парке?

- Это ничего не даст. Невмоготу мне...

- Тогда будем добираться...

Шли медленно, не торопясь, но Верочке делалось еще хуже, и Алексей поддерживал ее за руку, за плечо и наконец обхватил своей рукой за талию, помогая двигаться. Остановясь передохнуть, Верочка примостилась на придорожную каменную бабку, небрежно расставив ноги и кособоко согнувшись.

Мимо суетливо шла, почти бежала женщина. Алексей остановил ее, спросил, есть ли поблизости родильный дом.

- Мобыть, вин туточки... - указала она рукой. - Через горку перевалить... Бачите?

- Бачу, - машинально повторил Костров.

Шли дальше. Когда стали подниматься на горку, Верочка пожаловалась, что ей совсем худо, не снесет и этого краткого пути.

- Опирайся. Вот так, - приговаривал он, беря ее руку через свое плечо и, в сущности, неся жену чуть ли не на себе.

Медленно шли двое военных в шинелях. Верочка еле переставляла ноги, Алексей буквально тащил ее; шли, не стыдясь посторонних людей, которые, поравнявшись, пялили на них глаза, говоря им вслед ласковые слова. Лишь один хлопец съязвил:

- Гляди-ка, брюхатая... Ну и деваха!..

И эта неосторожная реплика не смутила Верочку и Алексея. Как, в сущности, мало прошли они, но для обоих это был и радостный, и спасительный путь.

Шли два человека в шинелях.

Шли, чтобы сохранить третьего, того, кто еще не появился на свет.

Шли, чтобы дать жизнь третьему.

Шли ради этого третьего, ради своего счастья.

Шли, сознавая, что еще лежит город в развалинах и еще бушует где-то война, сея смерть и унося человеческие жизни, а тут бьется внутри у Верочки новый человек. При этой мысли Алексей заулыбался, и Верочка, заметив его улыбку, попросила:

- Не загадывай, Алешка, не надо. Мне так тяжко... Ноги подкашиваются. А ты... Чему ты смеешься?

- Верочка, глупышка, ребенок у нас будет. На радостях...

Трудно поднялись на возвышение, и проходящие люди сказали, что вон там, посреди каштанов, в белокаменном доме родильня.

После того как наконец добрались до спасительного дома и Верочку сразу, без проволочек с оформлением документов, положили в палату, Алексей ни на час не отлучался отсюда - он и спал в прихожей приемного отделения, мирясь с неудобствами, зная, что ей там не легче.

На другой день Верочка что-то сказала ему сквозь стекло, пыталась разъяснить на пальцах, поднося их ко рту, и ему показалось, что есть уже ребенок, просит молока, и он опрометью побежал на базар, купил молока, пучок синих подснежников, а потом, возвратившись, отдал передачу дежурной сестре, спрашивая:

- Ну как у нее?..

- Ничего пока... Ваша жинка устала с дороги. И был очередной приступ.

На третий день Верочку выписали, врач велел ехать дальше, строжайше предупредив не допускать никакого волнения.

- Довезу ли?

- Довезете. Просто она устала, натряслась.

Они снова садились в поезд. Верочка уверяла, что чувствует себя отдохнувшей, совсем прилично. И, к радости обоих, держали они путь к себе, в Ивановку...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Намедни Митяй позвал к себе Игната и, уединившись с ним в комнате, высказал ему давнюю, засевшую в голову думку.

- Помнишь наш уговор насчет губителей?

- Каких губителей? - не понял Игнат.

- Ну, которые изничтожают сады, ровно короеды. Вспомяни меня, найдем на них управу. Намылим холку!..

- Надумал? - спросил Игнат.

Митяй закивал головой.

- Обрадовать тебя хочу, сваток. Слушай внимательно, - заговорил он. Поеду. Семь бед - один ответ. К тому же наверняка примет... Немца отшвырнули. За границей его доколачивают, малость нажать - и крышка. Передохнув от высказывания этих соображений, Митяй продолжал: - На радостях он, Сталин, теперь небось попивает чаек с вареньем да табачок редкостных сортов покуривает.