Василий Соколов - Избавление

- Не дам ни медного гроша. У тебя только и на уме выпивка.

- Без этого не обойтись. Случай-то - просто праздник. Обоюдно сошлись, и внучка нам привезут, нового мужика в дом - эге, как заживем!

- Больно прыткий. Уже и внучек, и мужик в доме...

- Будет. Все будет. Попомни меня, - заверил Митяй. - Куда он денется, такой постреленок будет - не налюбуемся.

- Не загадывай, говорю, - перебила Аннушка.

- И потолковать с тобой нельзя, прикинуть умом, - отворачиваясь, буркнул Митяй и поглядел в окно: - Вон Игнат по этому же поводу идет. Сейчас потолкуем вдосталь, погоняем чаи. Оживи-ка самовар.

Но Игната вовсе не это заботило, и, едва переступив порог, он забушевал:

- Спотыкаемся мы. Теперь бы в гору подниматься, ан нет: обкрадываем землю, обкрадываем самих себя. И все по одной причине: не мое, не родное, значит, давай руби, разбазаривай, изничтожай... Конечно, вроде бы чужое, а поглядеть: ведь наше... и губим. А схлынет военная лихорадка - тужить будем.

- Пошто, сваток, гуторишь? Не пойму, кого какая лихоманка трясет. Мы вот с Аннушкой кумекаем о свадьбе Алешки с Верочкой. Ведь приспичило...

- Само собой, - отмахнулся Игнат. - Но горячку пороть не след... Ну, посуди сам: какая может быть свадьбы, когда они на фронте и врага еще надо доконать. Я о другом пекусь. Ну, скажи, на что это похоже?.. Сады рубим, старый оголили, так за новый взялись. Нет бы ограничиться одним кустарником, шут с ним, куда ни шло, так запрета не дали, взялись и за яблони, за груши, за белые березы...

- Топиться нечем, - посомневался Митяй, хотя его и раньше, еще прошлой зимой, коробило, когда уничтожали яблони в артельных садах. Он уже порывался однажды схлестнуться из-за этих яблонь с председателем колхоза Лукичом, да толку никакого, лишь себе навредил, вызвав недовольство председателя. Из района на машинах нагрянули за дровами, деревья-то дармовые... Пытался пожаловаться в милицию, не помогло. Оказывается, распоряжение рубить сады было дано РИКом, председателем Шурыгиным... - Вот те и жалуйся! А на кого и кому? - развел руками Митяй, разделяя, конечно, гнев Игната.

- Значит, будем сидеть сложа руки и потакать безобразиям?

- Временно это, по случаю бедствия войны, когда и с хлебом и с дровами туго.

- А потом?

- Потом посадим саженцы, года через три-четыре будут плодоносить молодые деревья.

- Не тешь себя, сваток. Что упадет, то не встанет. Когда-то ждать, а пока можно защитить и остатние деревья.

- Каким манером?

- Запрет наложить. Вплоть до привлечения к суду.

Митяй почесал за ухом.

- Но ведь топиться надо, обогреваться. Не будешь в стылых да промерзших избах зимовать. Надо входить в положение.

- Какое положение? - не переставал кипеть Игнат. - Ты срубил хоть одно дерево? Срубил, спрашиваю?

- Ну, а ежели бы срубил, то и меня в суд потянешь? Хорош сваток!

- То-то и оно, что твоя рука не поднимется с топором на яблоню. А почему другие произвол учиняют? Почему из района едут рубить? Кто им давал право? Кто? Ты же топишься кизяками. Хоть и вонюч дым, а глотаешь... Да и прикинь в уме. Какие у нас на Фонталке залежи торфа! Всю область можно отопить! Так вместо торфа подавай им полешки сухие, чтоб в печи потрескивало да пламя играло. Я им поиграю! Провалиться мне на этом месте, ежели не наведу порядок.

- Как его навести, сваток? - участливо спросил Митяй. - В чем нужна моя подмога?

- Давай сообща, - проговорил Игнат, присаживаясь к столу.

Скоро они пили чай, обливаясь потом, Игнат расстегнул ворот рубашки, оголив волосатую грудь. А Митяй накинул себе на грудь полотенце, то и дело вытирал лицо, шею.

Посидели молча.

- Ну и что надумал? - приподымал голову Митяй.

Игнат уклончиво качал головой и от мучимых раздумий то и дело отпыхивался.

В тот вечер они многое перебрали в уме: то собирались жаловаться районным властям, то порывались добровольно караулить сад, чтобы сберечь оставшиеся яблони от порубки...

- Обратаем. Взнуздать надо ретивых и охочих до обчественных полешек, - уходя домой, ворчал Игнат.

- Мы им учиним оказию, учиним, - поддакивал Митяй, провожая до калитки свата.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Справляли свадьбу.

Молодожены - Алексей и Верочка - селились пока порознь в отдельных комнатах и даже в разных концах болгарского городка и перед самой свадьбой дня два не виделись, будто давая отстояться чувствам в ожидании того часа, затаенного, чего-то обещающего в своей жданности и пугающего обоих, а больше невесту, неизбежного в своей сбытности и, ковечно, счастливого, когда жених навсегда привезет молодую жену к себе...

Ехали на свадьбу в легковой машине. Чинно и осанисто, хотя и чувствуя себя как-то неловко, совсем непривычно, восседал на заднем сиденье Алексей, рядом - Верочка. Она укромно переживала свое счастье прижималась к нему, старалась заглянуть ему в глаза. И он тоже улыбался. Лишь порой они обменивались словами.

- Какая погодка чудная выдалась, - замечала Верочка.

- Настоящее бабье лето. Вон даже паутина плывет.

- Где, где? - встрепенулась Верочка и, увидев плывущую прямо на машину длинную прядь паутины, хотела поймать, высунула из бокового опущенного стекла руку, но Алексей легонько отстранил ее, сказав:

- Осторожнее, может встречная машина попасться.

- И в нашей Ивановке сейчас погода стоит, теплынь, и небось плывут паутины... - Верочка взгрустнула, вспомнив Наталью. "Узнают и попрекать будут: как же это я дорогу перешла ей? - подумала она в который раз. Может, сошлись бы еще они". Но внутренне она понимала, что с совестью своей не была в разладе, верила в свою правоту: и родной сестре не уступит Алексея, а Наталья все-таки ей неродная. Порывалась с Алешкой об этом поговорить, а язык не поворачивался, будто онемел. Да и просто неудобно, совсем непристойно затевать разговор о Наталье: зачем же бередить ему рану?

Верочка глядела через оконце на тротуар, по которому шагали люди. В одной черноволосой молодой женщине, идущей вразвалку, Верочке почудилась сама Наталья. "Точь-в-точь, как она. И даже нос немножко вздернутый", подумала Верочка, и ей почему-то стало страшно жалко старшую сестру.

Пугало Верочку и то, как Наталья отнесется к этой свадьбе: пройдет равнодушно, благословит или возненавидит и ее?.. "Но при чем же я здесь? И за что меня бранить, осуждать? Что я наделала такого? Алексея отняла? Нет, нет, я не отнимала, я не виновата! - кричал в ней внутренний голос. - И наша любовь пришла позже, когда Наталья и Алексей уже были в разладе и между ними все рухнуло. А то, что позже я полюбила Алексея, - так что тут зазорного? Сердцу, говорят, не прикажешь! Я мыкалась с ним по госпиталям, дрожала за него, мучилась, страдала его горем... И вот скажут мне: "Отдай жизнь за Алешку!.." Не пожалею, отдам!" Она сжала кулачок и невольно взмахнула рукой, как бы утверждаясь в своих думах.