Василий Соколов - Вторжение

Теперь избрали самый широкий затон, где все время сновали лини. Порешили окружить их бреднем, поджать к самому берегу, в камыш.

Игнат, снова сходя с берега, даже мысленно перекрестился, хотя и не был набожным, прошептал что-то себе под нос и полез в воду.

Шли они по реке вразвалку, заводили бредень не торопясь, словно бы играючи, хотя каждый был крепко убежден в отличнейшем улове. Да и лини вон гуляют на одном месте преспокойно, никого не пугаясь.

- Мы сейчас с тобой, сваток, - заговорил Митяй. - Послушай меня... Я возьму у бабки пяток яичек, и сготовим мы такую рыбную жарянку - одно объедение. Верно, а?

- За этим дело не станет, да боюсь, рыбы будет много. Куда ее девать?

- Гм... Да мы с тобой враз ее сплавим! - загорячился Митяй и сокрушенно добавил: - Вот только ерши да эта самая силява нежелательны...

- Мелкий водоем, от них не избавишься, - поддакнул Игнат. - Вот, читал я, в океанах водится... электрическая игла...

- Что же это за рыба такая? С чем ее едят?

Игнат глубокомысленно помолчал, затрудняясь сам ответить, и продолжал:

- А то в Инкермане у нас... своими глазами видел, как морского кота вытянули... Вот, дьявол, злой, чуть палец не оттяпал. В музей отправили, за хрустящие бумажки. Так-то!

Митяй вздохнул, огорчился, что не приведется им доброй рыбы наловить, по сват выждал минуту, и, когда уже заводь обогнули и рыбе деваться стало некуда, он сказал:

- Теперь ухо держи востро! Все лини наши!

Митяй враз воспрянул духом.

- А как думаешь, Игнат, ежели и мы продадим?

- Кого?

- Ну, рыбу... Вот их, линей. Сколько нам за них дадут?

- Да я и не знаю, в какой теперь цене свежая рыба. Давно не был в Грязях...

В свою очередь Митяй продолжал рассуждать вслух:

- Ежели плотва, то по полтиннику с фунта возьмем. А ежели щука угодит либо жирнющий линь, то и по три целковых. - Митяй крепче зажал в руках шест и продолжал развивать мысль: - А хорошо бы по три целковых! Себе бы портки новые справил, да и ты бы Верочке на платье ситчику взял.

При упоминании о Верочке Игнат пошарил глазами по берегу и облегченно вздохнул. Дочь сидела на берегу с ведром, прикрывшись от предзакатного солнца лопухами.

- Жди, жди, доченька, мы скоро! - негромко прокричал ей Игнат.

- Да. Возьмем по три целковых, - повторил Митяй. - Это как пить дать. Наши-то кооператоры неповоротливы, все гнилой селедкой потчуют. Никто и брать не хочет. А мы им свеженькой подбросим. Так, глядишь, и торговля у них шибче пойдет. Загребай! Загребай свое крыло! - вскрикнул он, увидев, как сват почему-то замешкался.

Оборачиваясь и сводя бредень, Игнат не выдержал, засмеялся:

- Ты знаешь, Митяй, сколько зачерпнули мы рыбы. Говорил я тебе пойдем!.. Ты послухай, как весь бредень вздрагивает, копошится. Пуда три волокем. Ух ты, дьявол! Одна холера вот сию минуту как саданула промеж ног. Чуть не лишила...

- Ну, испужался! Рази можно упускать? Тяни, тяни! - кричал не своим, осипшим от волнения голосом Митяй. - А где же твоя дочь-то?

Игнат глянул на полянку, но Веры там не оказалось. Как на грех, шалунья в эту минуту елозила по кустам ольхи, отважно свисала над самой глубью воды, пытаясь достать желтые кувшинки.

- Верочка! - окликнул отец. - Живей неси ведро!

- Тут рыбы целая прорва, а ты с кувшинками занялась, - добавил Митяй.

С тяжким трудом, загребая чуть не полречки воды с копошащейся рыбой, тянули они по мелкому месту бредень. В это время со стороны моста раздался чей-то суматошный, раздирающий душу крик:

- Ой, люди родные!

Оба, Игнат и Митяй, неожиданно замерли на месте. Немного погодя подбежала к ним Наталья, ошалелая, простоволосая, и ужасно низким, подавленным голосом выдавила:

- Война!

- Да что ты, с ума спятила? Какая война?

- Война, милые! Германец напал... Города бомбит!..

Митяй обронил шест, в одно мгновение сменился с лица, вспомнив про сына, что служит на границе. Игнат тоже остолбенел, схватился за подбородок и нервно, позабыв о боли, щипал отросшую поросль. Потом, все еще не веря происшедшему, Игнат глянул на бредень, который вроде бы обмяк в воде. Поверх бредня шла вглубь рыба.

- Держи, сват! Держи, рыба-то уходит!

Митяй безнадежно махнул рукой:

- Эх! Какая теперь рыба!..

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тучи дымились на горизонте. Иссиня-темные, мохнатые, с багровыми подпалинами, ползли они тяжко и медленно, будто норовя накрыть и сдавить землю. Синь неба густела, заслонялась мраком, но сквозь толщу облаков неистово пробивалась распростертая вязь лучей, и на холмы, на спокойные долы, на придорожные лесные вырубки и поляны ложились, медленно скользя, косяки света.

Навстречу тучам поднялся с земли ураган. Пометался по кустам, сгреб дорожную пыль и потом, ввинчиваясь, потянулся в небо, с налету кинулся на облака, вздыбил их, будто силясь разметать. Переваливаясь, тучи упрямо лезли наперекор, все шире заволакивали почти весь западный склон неба.

И там, в тучах, багровел восход. Каленое солнце висело еще низко над землей. Тучи казались обугленно-черными; верхние кромки слились с ночным небом, а снизу, будто подожженные, плавились. То и дело под облаками вспыхивали тревожные сполохи света, и оттуда, с западной стороны, смутно доносились надсадные раскаты грома.

Солнце, борясь с непогодой, зажгло зарю. Ураган, до того сдержанный и неторопливый, окреп в своем напоре и тоже рвал тучи, сбивал их в табун, метал из края в край.

В шуме ненастья рождалась буря...

Всполошенно, в сумятице разлаженной жизни, наступил этот день двадцать второе июня...

С того часа, как рассветную рань взорвал обвальный бомбовый гул, тревога ни на минуту не оставляла людей.

В прохладе утра вставало солнце, косые лучи огнем полыхали на стволах сосен, истомно пахла земля, медленно колыхались на ветру отяжеленные, налитые до звонкой упругости колосья ржи, лежали в кустах синие тени только никому не было в этом отрады.

Всю ночь Алексей Костров был на ногах, его забыли сменить, и вместе с Бусыгиным, с товарищами по роте он оставался в гарнизонном наряде. Он стоял у крыльца штабного домика, стоял как оглушенный, ни о чем не думая, только чувствуя, как тяжкая горечь обиды мешает дышать.

В штабе надрываются телефоны, комдив охрипшим голосом кого-то ругает и требует связать его с округом, и никто вразумительно не говорит, что же произошло и велика ли угроза.

Одна группа бойцов прямо за чертой главной дорожки роет на всякий случай ячейки, другая залегла в старой канаве, заросшей папоротником. Торчащие из канавы винтовки с примкнутыми штыками сверкают угрожающе холодной сталью.

К штабу отовсюду спешат командиры, всходят на веранду или в нерешительности стоят у штаба. И - удивительно - несмотря на тревожное состояние, редко кто переходит с ускоренного шага на бег. Как будто в спокойствии этих шагов таится сдержанная сила, и люди готовятся мужественно встретить беду.