Василий Соколов - Вторжение

Рядом угадывал Громыка могильный холмик родной матери. Ее он не помнит. Снесли ее на погост, когда ему, Кондрату, шел четвертый годик, и ее щадящую доброту, заботу не о себе, не о своем здоровье, а только о детях лишь позже додумывал сын в своем воображении.

"Надо бы и на ее могилке поставить крест", - вздохнул Кондрат.

Ехал дальше, подавленный грустными думами. Вот тут, на холмах, под крестами, обшарпанными ветрами, омытыми дождями, или просто в могилах без крестов лежат его родичи, дорогие сябры. Они никогда не встанут, а он, а все, кто снес их сюда, живы и теперь должны уйти, покинуть исконную землю.

Острое, ревностное чувство к земле, в которую врос всеми своими корнями, чувство нераздельности с этой землей, которую где-то уже топчут пришлые захватчики и не сегодня-завтра могут ворваться сюда, - это чувство переворачивало все внутри.

- Я никуда но уйду! Никуда! - вскрикнул он, оглядываясь и как бы давая клятву лежащим под холмами мертвым и незыблемо сторожащим их покой вязам...

На взмыленном коне Громыка прискакал в город под вечер. То, что он увидел, обескуражило его. Горели, рушились дома, и никто не тушил - улицы были безлюдны. Только у Дома Советов суматоха: служащие выносили растрепанные папки бумаг, совали их как попало в кузов крытой машины. К кому ни обращался Громыка, никто не хотел его слушать. Рассвирепев, он подскочил к мужчине, что верховодил погрузкой, схватил его за плечи.

- Позарез председатель нужен. Где его отыскать?

- Отвяжись! - с силой вырвался тот и поглядел куда-то в сторону ошалелыми глазами: - Окосел, что ли, не видишь?.. Сматываемся! - И бессильным голосом крикнул: - Жгите остальные бумаги! Отъезжать надо...

Громыка площадно выругался и погнал коня на окраину, к военным казармам. И еще издали заметил: на месте стройных кирпичных зданий глыбились развороченные бомбами стены и перекрученные железные балки.

"Куда податься? К кому?" - отчаявшись, подумал Громыка и тут же вспомнил, как однажды зимой был в гостях у самого комдива, и завернул в знакомый переулок.

В доме Шмелевых он не увидел никакой сутолоки. Все было на привычных местах - вокруг стола, накрытого бархатной скатертью, аккуратно расставлены стулья, сквозь неплотно затворенную дверку шкафа виднелась одежда, а наверху лежал кожаный чемодан. Это спокойствие и порядок в доме, когда город охвачен тревогой, удивили, даже обрадовали поначалу Громыку. Вытирая с лица пот, он сдержанно проговорил:

- Значит, никаких сборов. А, извиняюсь, комдива могу я видеть?

Екатерина Степановна смолчала. Алеша узнал Громыку, но тоже не ответил и только выжидательно смотрел на мать.

Громыка переспросил, можно ли ему надеяться увидеть товарища Шмелева, и опять не услышал ответа. "Не верят мне, вот и молчат", - уязвленно подумал он и уже с мольбой в голосе убеждал:

- Поймите... Я же свой... Хочу побачить комдива. Хозяйство на мне лежит, люди... Войдите в мое положение...

Екатерина Степановна ответила устало:

- Ничем не могу помочь. Ничем...

- Боитесь секреты выдать? Но я ж партийный. Вот он, коли ласка, билет мой... - Громыка полез в карман, но хозяйка жестом дала понять, что не нужно доставать никаких документов.

- Мы и так верим, знаем вас, а мужа давно уже нет в дивизии, в тюрьме он...

- Как в тюрьме? Кто мог?.. - вздрогнул Громыка.

Вечернюю тишину вновь вспороли выстрелы. Громыка покосился на дверь, и все бывшие в доме кинулись к выходу.

- Скорее, детки, скорее! И вы... тоже прячьтесь, - в испуге комкая слова, проговорила Екатерина Степановна и открыла в сенцах погреб, втолкнула туда детей. Громыка выбежал на улицу. Перепуганный конь попятился задом и вдруг сорвался с привязи. Но Громыка успел прыгнуть на бричку, подхватить запутавшиеся в колесе вожжи.

Стреляли где-то за лесом, на ближних подступах к Гродно. Лошадь вскачь уносила Громыку по бездорожью в поле. Бричку так швыряло, что Громыка, ухватившись за передок, еле удерживался на ней.

Недолго длилась взбалмошная стрельба. И как только поутихла, лошадь поплелась усталым шагом, прядая ушами и косясь по сторонам.

"В вески!" - было первой мыслью Громыки. Тотчас же подумал о семье Шмелева. Как это случилось, кто и за какую провинность мог упрятать его? И что будет с его женой, детьми? Несдобровать им, если город займут немцы... Совесть подсказывала вернуться и взять с собой семью Шмелева. Оглянулся на город, понял - отъехал уже далеко, и все же повернул назад.

Подогнал лошадь прямо к двери и еще с порога крикнул:

- Хозяйка! И вы, хлопцы... Собирайтесь, пока не поздно!

Екатерина Степановна выскочила из сенцев, всплеснула руками:

- Ой, куда же нам? Волком все смотрят... Никому я но нужна...

- Не время мешкать. Поторапливайтесь! - сердито оборвал ее Громыка. Немцы могут дознаться... Детей загубите... Коли ласка, до моей вески! А ежели чего, у нас кругом леса - сховаемся. - Он забегал по комнатам, ища глазами, какие вещи можно взять в дорогу.

Через полчаса груженая бричка темным проулком выкатила на дорогу.

Громыка был озабочен артельным хозяйством; он шел за бричкой и думал: нелегко будет вот так, ночью, созвать колхозников и сказать: "Угоняйте скот в леса... Берите и прячьте жито..." Но уживались эти мысли в голове, а иного выхода но видел.

Рядом с ним шла жена Шмелева. Ее терзали свои заботы. Она сокрушалась, что так быстро потеряла мужа и радость, доставляемую детьми. Злая, ранящая душу судьба...

- Мам, куда мы едем? - в который уж раз спрашивала сидевшая в передке Светлана.

- Домой, дочка. К своим, родная...

Немного поотстав, плелся Алеша. Он был мрачен совсем по-взрослому, молчал и все время держался онемевшей рукой за плетеную спинку брички. Изредка оглядывался на город, вслушивался в отдаленные раскаты. Всплески зарниц на мгновение выхватывали из темноты отрезок дороги... С запада, все нарастая, катился к городу смутный гул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Напряжение этого дня Костров не мог превозмочь, усталость свалила его прямо в бронемашине, по пути в отдаленный полк. Услышав храп за спиной, Гребенников оглянулся - свесил сержант голову, покачивается - и не стал будить, только сказал водителю, чтобы сдерживал машину на ухабах и поворотах. "Не сдюжил парень. А крепкий! Целые сутки на ногах..." подумал полковой комиссар, и опять - перед глазами бомбежка, кровь на траве, доводка с одной рукой...

Все виденное заслоняло его думы о жене и сыне, которые в первых числах июня уехали отдыхать в Анапу. Он жалел, что ему но удалось поехать с ними и провести отпуск вместе, а теперь понял, что, будь семья здесь, она была бы для него обузой.

Подумал он и о раненых детях: куда их увезли? Сумеют ли погрузить в эшелон? "Надо было Кострова направить с ними. Все-таки надежнее", пожалел Иван Мартынович и решил, что сделать это еще не поздно.