Фриц Питерс - Детство с Гурджиевым. Вспоминая Гурджиева (сборник)

Несколько лет спустя состоялось примирение между «фракциями» Гурджиева и Успенского, и я думаю, что книги Успенского – особенно «В поисках чудесного» – были рекомендованы к прочтению будущим ученикам Гурджиева. У меня нет информации об этом примирении, я не присутствовал, когда это случилось, и никак не общался с гурджиевскими или иными группами около пятнадцати лет. Книги Успенского, особенно «В поисках чудесного» и «Четвёртый путь», были бесспорно необходимы к прочтению для любого, кто интересовался Гурджиевым, но, возможно, нет нужды добавлять, что опубликованные книги самого Гурджиева – предполагая, что есть достаточный интерес и решимость действительно прочесть их – единственные книги, которые передают подлинную суть человека и его учения.

Хотя я поставил Гурджиева выше Успенского, постепенное осознание моей вспышки преподнесло мне некий сюрприз: я устал, и меня тошнило от всевозможных мессий, пророков и мистиков – от Халиля Джебрана и Уильяма Блейка (всегда связанных в моём сознании из-за их рисунков) и до – включительно – Успенского, Гурджиева, Будды и самого Иисуса Христа. Это была хорошая, здоровая и злобная реакция, и она была – по крайней мере, на мгновение – освобождающей. Однако мудрость, всевидение и влиятельность этих людей могли бы (это было, в конце концов, необходимо, или я так считал) быть оценены более тривиальными и практичными истинами, чем те, которые они сами иногда цитировали. «Два сапога пара…», «… рыбак рыбака видит издалека» и прочее сейчас кажется мне намного более честной точкой зрения: мне были понятны их реальные достижения. Я знал, что возможно, если не вполне вероятно, я просто не мог оценить их – другими словами я не был хорошим учеником какой-либо философии – но я должен был сделать эту оценку для себя. Поскольку я оценивал их только для себя, это не могло отозваться для кого-нибудь в будущем какими-либо вредными или полезными последствиями.

Я не пытался оценивать умерших. Основной моей целью были «провидцы», которых я знал лично; Успенский (я познакомился с ним ещё в Приоре, и виделся позже на встрече в Нью-Йорке) и Гурджиев. Я понял, что я слишком мало знаю об Успенском, чтобы сделать какие-то выводы о его значении. Я обнаружил, что «Tertium Organum», «Новая модель Вселенной» и другие книги его авторства – чрезмерно интеллектуальные и в общем малопонятные, а это значит, что лично для меня неинтересные. Я не сужу об их возможной ценности.

Что касается Гурджиева, то я заметил, что не критиковал его с обычной точки зрения. Я не беспокоился по поводу его некоторой безнравственности; для меня не имело значения, что у него были незаконнорождённые дети, что он много пил, или что он мог быть «магом» или «шарлатаном», или, как он сам себя называл, «дьяволом». Но если, в конечном счёте, рост зависел от личных усилий, если всё это было в любом случае «на ваше усмотрение», тогда почему он был мессией? Кто, кроме Гурджиева, думал или знал, что он был избран или что он не мог быть никем, кроме как учителем? Как человека я знал его достаточно хорошо, чтобы быть сильно и искренне привязанным к нему. Что касается учителя… что же, это совсем другой вопрос. Я мог принять его в этой роли, как если бы я был ребёнком, а он родителем, который меня «учит». Для родителя естественно учить ребёнка, потому что это его ребёнок. Но быть предводителем человечества? Я пришёл к выводу, что в этом случае Гурджиев должен был быть таким же фанатиком или благоговеющим перед знаменитостями (хотя бы перед кем-то), как и его ученики. Может быть. Может быть и нет. Мои размышления не привели меня ни к чему, кроме как к заключению, что у меня нет должной «веры» или – в отношении Гурджиева – «понимания». Но в борьбе с этой проблемой мне стало легче. Как-то странно, но он перестал мне нравиться как личность, даже более того, он стал казаться мне в буквальном смысле олицетворением превосходного выражения «настоящий честный жулик». Я чистосердечно принял то, что Гурджиев вырос подобным путём, добро и зло внутри него развивались одинаково. Но я не принимал такого развития для себя. Я был на стороне чего-то , и даже сам не знал, чего именно. Я хотел верить в «добро», и хотел бороться за него. Возможно, это было чем-то похоже на неожиданное понимание того, что вы верите в Бога.

Это моё «состояние бытия» продолжалось недолго. Простой факт начала Второй мировой войны оборвал почти все мои «религиозные» чувства, и не только их. Несмотря на это, где-то в конце войны состоялась моя наиболее важная встреча с Гурджиевым.

Даже сейчас мне сложно описывать мою следующую встречу с Гурджиевым в конце лета 1945 года, за несколько недель до сброса первой атомной бомбы в Японии. Это описание нужно предварить пояснениями причин моего состояния в то время.

Я работал с 1940 по 1942 годы в Нью-Йорке и Вашингтоне – в основном на английское правительство – и был эмоционально очень вовлечён в «военное напряжение». Ко времени моего призыва у меня была возможность получить отсрочку, но я чувствовал, что для меня будет «неправильным» избегать опыта реальной войны, и я оставил всё как есть.

Армейская жизнь поглотила меня достаточно быстро, я был шокирован ею и теми людьми, с которыми мне пришлось общаться. Я знал, что каждый человек стремится провести свою жизнь в рамках маленького социального круга, своего типа и класса. Я бы никогда даже не узнал о существовании столь многих типов и классов людей, которых я встретил на службе в течение первых нескольких недель.

Ужас от последствий войны пришёл ко мне за рубежом. Я не был готов к массовым бомбардировкам и другим подобным кошмарам. На момент поступления на службу я толком ничего об этом не знал. Я считал, что у меня хорошая заграничная секретарская работа, и был доволен тем, что выполняю целесообразный труд и тем самым принимаю участие в войне. Несмотря на то, что служба была прежде всего скучной, я был счастлив быть настолько занятым, чтобы у меня не было времени на любое активное размышление. Но сильные, даже если и подавленные чувства должны были найти какой-то выход, и через несколько месяцев я соскользнул в долгосрочную депрессию. Из-за этого я стал много есть и набирать вес. Это было следствием того, что было для меня намного более страшным, чем любая депрессия. У меня была серия, как мне казалось, сверхъестественных спасений, случившихся при зловещих обстоятельствах. Я опишу два из них. Как-то раз, во время манёвров в Англии, я работал за своим рабочим столом в «штабной» палатке в компании нескольких офицеров – их было девять или десять. В этот момент началась воздушная атака, но никто не обратил на это особого внимания. Я вышел, чтобы пойти в полевую уборную, и во время моего короткого отсутствия в палатку попала бомба и всех, кто там был, разорвало на кусочки. Я увидел свою пишущую машинку в нескольких футах от меня – в идеальным состоянии, что показалось мне просто сверхъестественным.