Фриц Питерс - Детство с Гурджиевым. Вспоминая Гурджиева (сборник)

Гурджиев часто использовал секс, как некий шок-фактор в обращении с людьми. Я помню случай с одной молодой женщиной, танцовщицей, которая хорошо подходила для работы Гурджиева. Так как она была хорошей танцовщицей и хорошим учителем, ей было позволено вести группу «гурджиевских» танцев для новичков. Однако её интерес в этой работе не пошёл дальше удовольствия от того, что она заняла позицию некоего авторитета. Когда она однажды поставила под сомнение одно из утверждений, сказанное Гурджиевым на лекции, он сказал ей, что даст личный ответ на её вопросы, и договорится с кем-то, чтобы её привели к нему, когда он будет свободен.

Той же ночью, после лекции, он сказал мне пойти к этой женщине и пригласить её прийти в его комнату в три часа утра. Он также просил передать ей, что он покажет ей некие чудесные вещи – которые она не может даже представить. Когда я передал ей это послание, она презрительно выслушала и, демонстрируя праведный шок и злость, сказала мне ответить Гурджиеву, что она осознаёт «предложение», которое только что услышала, и не только не придёт в его комнату, но и не желает больше иметь ничего общего с его работой.

Гурджиев очень развеселился, когда я передал ему этот ответ, и сказал, что она сделала неудачный для неё, но хороший для него выбор. Её озабоченность сексом была такой, что она больше не могла быть хорошим учителем его танцев, и он выбрал этот способ – сохраняющий её лицо – для её увольнения. Однако он добавил, что было время, когда он был не прочь «развлечься» в современном американском стиле, и они оба не пожалели бы, если бы она согласилась его посетить. Так, как всё случилось – это тоже хорошо, потому что у него на самом деле нет времени, чтобы работать потом с отголосками, которые неизменно последовали бы, если бы она приняла его «предложение». Также он сказал, что её отказ послужит ей темой для размышлений и работы воображения до конца её жизни. С одной стороны, она сможет говорить, что «отвергла» активные ухаживания Гурджиева, с другой стороны, она будет размышлять, как бы это было, если бы она согласилась. Я помню реакцию одной женщины на этот инцидент, поскольку танцовщица, естественно, не замедлила распространить эту историю. С огорчённым взглядом она сказала мне: «Если бы это только была я! Какая возможность! Можете ли вы организовать мне такое свидание?» Я посоветовал ей обратиться к Гурджиеву лично и дать ему знать о своём существовании, но, столь же печально, она признала, что «у неё не хватит мужества».

Казалось также, что Гурджиев развлекался тем, что описывал, обычно в точных деталях, сексуальную жизнь или сексуальные истории из жизни людей, приходивших к нему за советом. Он говорил, что поскольку секс, в силу самой своей природы, допустим только в очень ограниченных формах, довольно просто отследить конкретные формы удовлетворения, которые привлекают определённые характеры или темпераменты. Описания были неизменно вульгарными и часто забавными.

Я слышал очень много историй и огромное количество слухов про предполагаемые сексуальные практики Гурджиева. Большинство из этих слухов были явной неправдой и, казалось, являлись результатом того, что некто, кто поставил себя в роль лидера или у кого есть «школа» необычного типа, должен также, более или менее автоматически, иметь необычную и разнообразную сексуальную жизнь. Единственная несколько необычная правда об этой стороне его жизни, известная мне, состояла в том, что у него были дети от разных женщин, с которыми он не состоял в браке – но это нормальное и в целом принимаемое обществом поведение, далёкое от слухов про практики, ритуалы и оргии, которые, как я слышал, ему приписывали.

Даже сейчас, через много лет после его смерти, я сталкиваюсь с тем, что очень часто люди, которые знают о нём по слухам, спрашивают про его сексуальные практики, часто намекая, что они должны быть не только очень интересными и необычными, но также являются и частью его учения. И, между прочим, по их мнению, я либо точно принимал участие в этих практиках, либо, по крайней мере, всё знаю о них. Такие люди всегда разочаровывались (можно даже сказать, что их иллюзии рушились), узнав обратное, а именно, узнав, что он был женат, реагируя на это чуть ли не так, как если бы это был последний грех для такой «своеобразной» натуры.

В беседах о современной Америке Гурджиев иногда упоминал «новых американских богов», учёных, и, в частности, личных богов – врачей и психиатров. Он, казалось, чувствовал, что врачи были опасной породой, потому что, даже если они часто движимы высокопарными принципами, наподобие «посвятить себя спасению человеческих жизней», они слишком мало знают о человеке, почти ничего не знают о взаимосвязи мозга, эмоций и тела, и их цель, в общем, не в том, чтобы помочь человеку или спасти его, но просто истребить болезнь. Человек – это не только высший, но, возможно, единственный организм, который постоянно и коренным образом противоречит балансу природы своей очень вредной деятельностью в любых обстоятельствах. Это особенно опасно, потому что люди не знают, что они делают и даже не принимают природу во внимание. Природа бесконечно терпелива, постоянно адаптируется к нагрузкам, навязанным ей человечеством, особенно учёными, но, в конце концов, она будет вынуждена «расквитаться», как это и происходит, и вынудит человека к надлежащему балансу и гармонии.

Что касается докторов и болезней, то будет неверным заявлять, что Гурджиев оправдывал эвтаназию или считал профилактику болезней плохой целью, но бесспорно, что продление человеческой жизни в любых обстоятельствах и любой ценой было, по его мнению, бесполезным и объективно аморальным. У каждой жизни, согласно Гурджиеву, своя цель и собственный ритм, и только наш ненормальный страх смерти и то, что мы рассматриваем её не только как что-то ужасное, но и плохое, вынуждает нас к продлению физической жизни любой ценой. Это бессмысленно, поскольку жизнь, как мы её понимаем, не имеет никакого значения или сознательной цели даже для тех, кто полностью здоров и кому ни в коей мере не угрожает болезнь или смерть. Гурджиев интересовался статистикой основных заболеваний – главных убийц – и считал, что повсеместное распространение сердечных болезней и рака хорошо для той цивилизации, которую мы создали и в которой живём. Эти две «болезни», наравне с менее опасными заболеваниями, такими как язва, были почти всегда неизбежным результатом жизни в дисгармоничной атмосфере постоянного напряжения и стресса.

Многие приверженцы Гурджиева были подавлены его часто повторяемым категоричным утверждением, что человек способен к реальной учёбе и «изменениям» только до достижения некоего вида зрелости – обычно лет в двадцать или около того: момента, когда он прекращает расти автоматически. После достижения этой точки жизнь не будет представлять из себя ничего более чем «скатывание вниз», подобно разжимающейся пружине, и ничего нового уже не будет воспринято, ничему новому нельзя будет научиться. Поскольку многие приходили к Гурджиеву намного позже достижения этой «зрелости», они бывали удручены этой теорией и часто видоизменяли её, придавали ей другое значение, которое позволяло именно им продолжать надеяться и не падать духом.