Анатолий Вишневский - Перехваченные письма

20 сентября 1940

Милая мама, если еще возможно покупать мед по той цене, неплохо бы приобрести 4 кило (=8 фунтов, сколько я понял, по 12 frs. фунт, всего на 96 frs.). Мы вступаем в трудные месяцы, и пока за наши бумажки (деньги) что-то дают, необходимо как в можно большем количестве обменять их на продовольствие. С отоплением перспективы не блестящие. Заказал дров на 600 frs. и собираюсь ставить электрическую печь (1000 frs.).

Дети здоровы, учатся, спокойны. Относительно панихиды я не уславливался заранее — просто ты придешь ко мне к 12 часам в нужный день, и мы пройдем в одну из окрестных церквей, дабы на месте заказать и отслужить [257]. Не забудь, s.t.p. [258], принести книгу Prières [259]Киркегарда [260]. Просматривал еще раз этого Сладкопевцева — Вышеславцева — легко, не выстрадано, от головы, не от сердца и, следовательно, не свое и не интересно (проходит мимо). Как у Гете:

Мы продолжаем уклоняться от визитов, которые выводят нас из колеи, возбуждают детей и мешают мне с ними заниматься в воскресенья.

Степан и даже Борис иногда стоят в очереди на базаре. Степан собирается, выучив, прочесть на могиле «По небу полуночи…»; при этом вспоминает, что «мама везде слышит, но на могиле особенно». Я сделал то же наблюдение — общение с умершим на его могиле, если не более интенсивно, чем порой в любом месте, то, во всяком случае, имеет особый характер.

Я встретила Карскую снова спустя год, пораженную отчаянием после разгрома. У той же самой подруги, у которой была небольшая мастерская по росписи тканей. И я снова вижу ее, все такую же высокую и стройную, ее вьющиеся, немного растрепанные волосы, ее белое (дело было летом), смягченное веснушками лицо.

Нам предстояло работать вместе в этой самой мастерской — там, в просторной комнате, мы все, четыре или пять женщин, с утра до вечера, стоя, расписывали квадратные куски шелка (крепдешина, атласа, искусственного шелка и пр.), натянутые на подрамники.

Мы поверяли друг другу наши воспоминания молодости (впрочем, мы все еще были молоды), наши тайны. Философские или литературные споры, шутки и слухи, неизбежные воспоминания о довоенной еде (потому что мы были голодны) — все перемешивалось.

Зима 1940–1941 годов была трудной. Мы оборачивали ноги старыми газетами, а наши руки, целый день соприкасавшиеся с бензином, спиртом, и анилином, становились разноцветными и трескались от холода.

Она жила в Монруже. Ее квартира была настоящим фонарем — окна со всех сторон, и холод был такой, что у маленького Мишеля руки становились синими. Я вспоминаю, как однажды мы пытались заставить гореть полуобгоревшие брикеты, используя для растопки ее старые кисти. Но она продолжала писать. В то время — мой портрет, который и сейчас у меня, — образ молодой особы в черном, увенчанной довольно нелепой черной шляпкой с вуалью (была такая мода).

13 января 1941

Милая тетя Ирина. Нам было очень весело у тебя. Мне грусно, что ты так далеко живешь от нас и что мы не можем быть друг у друга чаще в гостях. Спасибо тебе и дяде Александру за игрушки и за угочение. У нас было много детей на елку… Целуем тебя. Степан, и Борис, и тетя Бетя.

Приписка рукой Н. Татищева (более поздняя): 13/1 1941, понедельник. В этот день в госпитале в Цюрихе умер Джойс, человек, сильно повлиявший на выбор имени Степану [261].

Без даты

Милая мая тетя Ирина. Мы просим чтоб ты нам больше не присылала (приписка рукой Н. Татищева: P.S. Это, конечно, написано под диктовку Бети) спосибо за автомобиль. У нас уже кукушка прилитела. Меня зовут тетя Оля а Бориса Машенька. Целую тебя. Тетя Оля.

18 мая 1941

Милая тетя Ирина. Мы учимся танцовать и очень хорошо, но нужно далеко ходить в школу… Мы идем с одними детьми и у нас имеюца башмокi чтоб становица на пвантах и я ходил в нашем доме. В четверг мы пайдем в школу учится танцовать и наденем их в школе… У нас уже имеюца питухи и очень много васильков и Маргаритков и было очень много фиялок и я и Машенька надеемся что у нас будет много роз. Сергей Ивануч Шуршун помог нам капать и мы дакопали и мы сняли поле и его скоро дакапаим. Мы уже ходили в лес за сучьями, и Машенька тосчила сучи, а я слидил, чтоб нас не паймали а на поли мы зделали скамейку из кусков земли. Спроси Илюшу понравились те гуси, которыя тятенька привез а мы когда приедем тоже привезем иму какуйни буть игрушку. Ни гавари Илюши что я пишу что мы ему привезем игрушку эта иму падарок.

Мы мами написали письмо и мама иво взела и я был очень рад, что его забрала. И Борис начал писать письмо, но не докончил… Кавказки пленик мне нравица и румянай зарею и казача колыбельня песня и еще сказка о царе Салтане и о мертвой царевне и о семи богатыри… Я буду солдатом и буду тебя защищать. Мы в этом году ели клубнику и вишни и было очень вкусно. Мы сабераемся ехать в Расию, и там нам будет очень весело. Я учился по французки. Целую тебя и поцелуй Илюшу и дядю Александра.

Приписка рукой Н. Татищева: Это письмо совершенно самостоятельно, тогда как раньше Степану всегда помогали. Здесь ни одного указания, как писать, он не получил.

10 июня 1941

Милая тетя Ирина. У нас теперь очень много роз и они очень хорошо пахнут. Мы заказали крест для маминой могилы, он в Санженевьев, но мы его не поставили, потому что на него положили лак и он должен две недели сохнуть.

5 июля 1941

Милая тетя Ирина. Завтра воскресение, мы идем на магилу и поставим новый крест. Когда ж ты приедишь к нам пасматреть на мамину магилу, ты ее не узнаешь, потому что там будет стоять новый крест.

Без даты

Тятенька мой милый, мой родной, грустно мне, когда я остаюсь одна, да все не знала, почему. Но сегодня утром, помолившись, как всегда, за обыденной работой мне вдруг стало ясно, почему мне грустно. Милый мой, если я тебе скажу, у тебя немедленно будет ласковый ответ «нет», а потому лучше прочти внимательно и подумай.

Сегодня до моего сознания ясно дошло, что я тебе не чета, я тебя размагничиваю и способна превратить тебя в такое же обыденное существо, какое я есть сама. И вот теперь, когда я это окончательно поняла, Тятенька, мой крошечный котенок, не оспаривай, а подумай, не лучше ли нам сейчас же разойтись по разным квартирам.

Я твоих детей не покину, да и мои они уже, я буду о тебе заботиться, и даже если я и впредь буду тебе нравиться как женщина, на самом деле, то я к твоим услугам, когда тебе нужно будет, а на каждый день лучше оставаться тебе в твоей комнате, где Динушкин дух тебя оберегает и тебе советы может давать, и где ты сможешь работать, ибо ты должен работать и спать спокойно.