Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

Любуйтесь южною луной,
Дышите влажным ветром с моря,
И вообще не знайте горя
В краю Одессщины родной.

Согласен я, что дачный срок —
Непоэтическая зона,
Зато к открытию сезона
Вас ждет кан-фуновский «пирог»!..

Как бы и куда бы я ни шел,
Жизнь моя не сделается краше,
Потому что я произошел
Не от пролетарского папаши.

Не держал он молот у огня,
Признавал воротнички и мыло,
Да к тому ж и мать моя меня
Не за жатвой на поле вскормила.

Правда, в этом я не виноват,
Но – увы! – кому какое дело,
Что я вышел только розоват,
Что судьба за мной не доглядела.

Будь она внимательней ко мне
Был бы я теперь советским Дантом,
И, пожалуй, к будущей весне
Я затмил бы Уткина талантом.

И родной поэзии колосс,
С выразительностью тараканьей,
Я махал бы «лирикой волос»,
Вызывая гром рукоплесканий.

А сейчас, пока еще в пальто,
Я брожу как некое виденье,
Мелкобуржуазное ничто
Без надежд и без происхожденья.

Что моя лирическая власть?
Ведь и с ней бескрылая я птица…
Чтобы в рай хоть как-нибудь попасть
Мне придется перевоплотиться!..

Я начну свое повествованье
Не спеша, куда мне торопиться:
Я, во-первых, не пожарный, славы,
Во-вторых, не очень жажду, в-третьих,
Умирать пока не собираюсь.
И к тому ж скажу вам откровенно:
В наши дни культурных достижений
Вообще спешить писать не надо.

Тише пишешь – дальше будешь! Это
Для меня как дважды два четыре.
Потому то и неторопливым
Метром, именуемым хореем
Пятистопным, белыми стихами,
Но заметьте, это очень важно,
Хоть без рифм, но все-таки не прозой,
Я спокойно к делу приступаю.

Жил да был – начну традиционно —
В городе районного масштаба,
В наше героическое время,
Капитон Мартыныч Застреляев.
Был он сладок, лыс и беспартиен,
Одинок, не стар, но и не молод,
И как значилось в его анкете,
Был он трудовым интеллигентом.

Он пристроился в Горсовнархозе,
Занимая по заслугам место
Пятого помощника замзава;
Всех одиннадцать их было прежде;
А сейчас их там в связи с режимом
Экономии всего лишь десять,
Что по-моему совсем немного
Для солиднейшего учрежденья.

Вот и всё, что я могу, пожалуй,
Вам поведать о своем герое;
Впрочем, нет, еще есть, извините,
Я забыл сказать о самом главном,
Именно: пред чем благоговел он,
И чему с таким энтузиазмом
Отдавал и в праздники и в будни
Сто процентов своего досуга.

Капитон Мартыныч Застреляев
Птицами ужасно увлекался,
Это первое, второе был он
К языку богов неравнодушен.
И хотя соседи говорили,
Что не только галки от вороны,
Отличить он будто бы не может
Даже страуса от попугая.

Автор этому не хочет верить,
Мало ль что в провинции болтают,
Да еще из зависти, герою ж
Моему завидовали: служит,
Комнату отдельную имеет,
Никому не платит алиментов
И с собою носит постоянно
Свой объемистый мешок пайковый.

О его литературном вкусе
Я не буду здесь распространяться,
Я замечу лишь, что из поэтов
Всех времен и всех народов, выше
Всех он ставил по «красотам слога»
И «глубинам мысли» не Шекспира
И не веймарского олимпийца,
А из наших одного пиита.

Увидав портрет его в журнале,
Застреляев с пафосом воскликнул:
– «Сразу видно, что поэт хороший,
Даже гениальный безусловно,
Это вам не Сологуб, не Бедный,
Не Ратгауз и не Антокольский!..
Ишь какой на-редкость волосатый
И фамилия такая птичья.

Мой герой любил блеснуть цитатой,
И на этой безобидной почве
С ним история однажды вышла,
Кончившаяся по-счастью с пользой
Для него, но всё же по району
Вызвавшая много кривотолков
И не угодившая в газету
Лишь благодаря весенней вспашке.

Дело было так: Пред окончаньем
Трудового дня в Горсовнархозе,
В комнату, где пятый помзамзава
Протирал двенадцатые брюки,
Забрела одна из машинисток —
Гурия Овидиевна Фазик,
Чтобы взять на всякий случай справку,
Что она действительно пишмашка.

Капитон Мартыныч был в ударе:
Только что ему приснился дятел,
Он встал с места, повернулся к Фазик,
Принял угрожающую позу
Неестественно мигнул глазами,
Руку к лысине воздел и зычно
Крикнув: «Что же дали Вы эпохе,
Живописная лахудра?!.» плюнул.

Слабое перо мое бессильно
Вам изобразить, что тут случилось,
Но поскольку автор я мне нужно,
Если не для вас, так для потомства,
Попытаться дать сию картину:
Фазик прыгнула и с диким воплем
Рухнула в истерике у шкафа,
Как подстреленная антилопа.

Мой герой вспотев и рот разинув,
Превратился сразу в изваянье,
Остальные в панике мгновенно
К двери бросились, давя друг друга,
С громом опрокидывая стулья
И так яро топая ногами,
Что внизу в общественной столовой
В щи посыпалися тараканы.

Чтоб понять как следует всё это,
Нужно знать, что завом учрежденья
Был партиец с восьмилетним стажем —
Ветер Пантелеймоныч Епоха.
Он как человек с железной волей,
Ни одной минуты не промешкав,
Отстранил обоих от работы
Впредь до выяснения конфликта.

И три дня с утра до поздней ночи,
В тесном помещении месткома,
Пили чай, курили, брали слово,
Возражали и голосовали.
Прежде попросили Г. О. Фазик;
Председатель пальцем ткнув в бумагу,
С удовольствием икнул и буркнул:
– «Ну-с, товарищ Фазик, докладайте!..»

Фазик доложила: Застреляев
Обозвал ее при всех лахудрой,
Да притом еще и опорочил
Имя доброе ее, придумав,
Что она товарищу Епохе
Будто бы дала чего-то, это —
Клевета и сплетни, потому что
Застреляев – бюрократ и склочник.

И потом прибавила с апломбом:
– «Я служу уже четыре года,
Поведенье всем мое известно,
До сих пор я девушка и в Мопре
Состою я с самого начала,
И в Осоавиахиме тоже,
И примазавшемуся к соввласти
Оскорблять себя я не позволю!..»