Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

Опять я брожу по осеннему саду,
Разбросанными лоскутами шурша,
Опять умиленье сменяет досаду
И успокоенье находит душа.

На всем обреченность, везде ожиданье,
Повсюду покой и дремота без грез;
Болезненною красотой увяданья
Отмечены платьица лип и берез.

Атласное небо особенно сине
И шелковые паутинки висят
На палевом клене и сизой осине,
А рыжий кустарник как шкурки лисят.

Опять ощущаю над мыслями власть я
Опавшей листвы и поблекшей травы,
И в сердце моем не предчувствие счастья,
А воспоминанье о счастьи, увы!..

В старинном парке были мы с тобой,
Он шелестел листвою в этот час,
И легкий ветер навевал на нас
Дыханье майской ночи голубой.

Цвела сирень, луна была ярка,
И вот вполголоса запела ты
Романс «Не ветер вея с высоты»,
Слова А. Т., а музыка Р.-К.

Нынче долго снилась мне Формоза,
Или просто-напросто Тайвань,
Остров, где китайская мимоза
Заменяет русскую герань.

Остров, где, куда не погляди ты,
Воровство, мошенничество, ложь,
Где все обыватели – бандиты,
То есть гоминдановцы все сплошь.

Остров, что расцвел бы при поэте,
Мог бы стать убежищем всех муз,
Где живет единственный на свете
В наши дни генералиссимус.

Остров, где потерянный был, видно,
Но еще не возвращенный рай…
Вот поэтому мне и обидно,
Что я – я, а не Пынь Дэ-Хуай!..

Даже и во сне мне не узреть его,
Долго как и сладко как ни спи я,
Папу Иоанна Двадцать Третьего,
Что сменил Двенадцатого Пия.

Много было Сикстов, Львов, Евгениев,
Климентов, Урбанов, Бенедиктов,
Меценатов, по распутству гениев,
Авторов зловещих интердиктов.

Он же не историями длинными
Донжуанства или донкихотства
Окончательно над гибеллинами
Обеспечил гвельфов превосходство.

Нет, во имя славы католичества
И своей – наместника Христова,
Он побил рекорд Его Величества
Людовика Восемнадцатого.

Наяву ли это было
Или только мне приснилось,
Что каурая кобыла
Нехотя жевала силос.

Что кудлатый пес хрипуче
Гавкал, словно был простужен,
А петух в навозной куче
Добывал свой скудный ужин.

Что я сам в каком-то раже
Вдруг запел из «Риголетто»;
Помню место я и даже
День, когда случилось это.

Это было после хмеля,
В шалаше у огорода,
Двадцать пятого апреля
Пятьдесят шестого года.

Я не в духе нынче и тем более,
Что не свыкся с запахами псиными;
Небо в мутносерой меланхолии
Низко нависает над осинами.
Палисадник выглядит взъерошенным,
В нем калитка по ветру качается,
И с утра ненастьем огорошенным
Дачникам хорошего не чается.
Дождь заладил дробью барабанною
Нудно словно диктор семилеткою,
И терраса делается ванною,
А в три метра комнатушка – клеткою.
Потное окошко затуманено,
Лезет в щели непогодь холодная;
Рядом у товарища Куманина
Взвизгивает сука благородная.
Мозг тупеет, мысль в недоумении,
Сердце скукой и хандрою саднится,
И хоть киснешь в кресле, тем не менее
К вечеру почувствуется задница.

Где-то что-то весьма подозрительно гукало,
Но, состряпанное из тряпья и мочала,
Размалеванное огородное пугало
Вовсе этого, кажется, не замечало.

Не знакомо оно с философскими муками,
К объясненью явлений не ищет шпаргалок,
И, не интересуясь какими-то звуками,
От ворон огород охраняет и галок.

Это все на меня оказало влияние
И подумал я, легкою завистью мучась:
– «Быть на страже общественного достояния
В наше время – высокополезная участь!..»

Я не хочу распространяться длинно
И кратко заявляю потому,
Что ты, очаровательная Инна,
Весьма желанна сердцу моему.

Твое лицо, твой взор, твою улыбку
Я полюбил в тревоге школьных дней
Безумнее чем пойманную рыбку,
Сильнее сна и алгебры нежней.

Как своего вассала королева
Меня ты осчастливишь наяву,
Коль соизволишь, царственная дева,
Мне у метро назначить рандеву.

Брось мозги коверкать, Инка,
И айда из дому – ну!
Не робей: со мною финка,
Коль пристанет кто – пырну.

Двинем мы с тобой на скверик,
Где гулянка и галдеж,
Там поуже всех Америк
Носит брюки молодежь.

Не ситра и не кефиру,
У ближайшего ларька
Мы пропустим для блезиру
Я сто грамм, а ты пивка.

Вообще – скажу обратно —
Вместе с Филькою Левшой,
Проведем мы время знатно,
Как с присыпкой на большой!

Там ты первою стиляжкой
Из девчонок будешь, но
В двадцать два ноль-ноль всей бражкой
Мы затопаем в кино.

Где-то в дебрях черной Африки
И поныне, слава Богу,
Кафры, кафрихи и кафрики
Поживают понемногу.

Жизнь влача довольно хмурую,
Пропадая от трахомы,
Все они с литературою
Совершенно не знакомы.

Вместо Шелли и Новалиса
Льнут к бутылкам и кастрюлям,
Но и там обосновалися
Дядя Сэм со Джоном Булем.

Словом, сзади там и спереди
И куда не посмотрите —
Это самое просперити,
Просперити, просперити.

Вечер был безветрен и туманно-матов,
Небо загустело в мутно-сизой хмари;
По командировке ехал я в Саратов,
А все время думал о Мадагаскаре.

Может, потому что там совсем недавно
В дни цветенья кофе и гелиотропа,
Как мне объяснила Нора Николавна,
Было нечто вроде Ноева потопа?

Или, потому что там в любой деревне,
От хозяйки жирной до сухой свинарки,
Если только верить Клавдии Андревне,
Женщины всех классов сплошь мадагаскарки?