Федор Палицын - Записки. Том II. Франция (1916–1921)

Но корень всего положения заключался в самой жизни государств, Европы, во взаимном соперничестве, протекционизме, в стремлении создать собственное благополучие на счет других. Все шли по этому пути, и столкновения рано или поздно должны были совершиться. Соответственно ли Германия выбрала время для этого – покажет будущее. И если она победит, она будет блюстительницей мира и, возможно, что тяжести вооружений ослабнут, и вместо вооруженного мира будет мир, предписанный Германией, и, может быть, продолжительный, но не вечный, ибо вечного на земле нет.

Перед нами два образца мира – Вильсона и Ллойд Джорджа. Но тот и другой требуют прежде всего уничтожения военной мощи Германии и Австрии, отказа не только от Weltmacht [41], но и отказа от обязательств, данных союзникам, одним словом, Германия должна быть покорена, а когда это случится, она войдет равноправной в сонм держав, которые будут жить новой жизнью по указке Вильсона.

Вот мы в России живем новой жизнью и указки эти не далеки от тех, которые он предлагает. Правда, мы народ глупый, невежественный и, живя все время по-мужицки, усвоить себе справедливость можем только по-мужицки. Но не хорошо у нас живется, и вместо обещанного рая, мы рассуждая по человечески, живем в аду. Может быть, начала Вильсона в просвещенных странах улягутся лучше и всем будет очень хорошо. Но как это будет решаться? Какой ареопаг и с какой властью будет вводить в разные страны, с разными понятиями и мышлениями, эту справедливость. Не проснутся ли в людях, когда опасность войны устранится, их прежние понятия и инстинкты?

В ноте Вильсона много прекрасного, но мы-то сами так несовершенны и так terre à terre [42], что, пожалуй, наряд его к нам, старым европейцам, и не подойдет.

Пока все это очень чудно, но каково будет, когда высокие мысли придется осуществлять среди всех? Вот сегодня была заметка в Temps, что японцы приняли его основания. Что это обозначает?

Все зло или, по понятиям социалистов, все добро у нас совершающееся и истекает от них. Мы работаем в сфере социальных преобразований мужицкой России, и работают над этим выходцы с запада, Россию не знающие, и жиды, ее ненавидящие.

И здешние социалисты собрались, чтобы потолковать о своих делах, наметить свои преобразования, но на первом плане побороться со своим правительством, которое им также противно. Но об этом завтра.

Я припоминаю два труда Блиоха {249}и в ответ ему большой труд Аничкова {250}. Первый, представляя подробности войны, вытекающие из хода технических усовершенствований, видел в последних причины, которые прекратят войну.

Аничков, скромный деятель у нас, доказывал обратное. На статью Аничкова внимания не обратили, о первом, так как он был написан на немецком языке, писали много, и недавно в Англии о нем вспомнили как о труде, который предвидел последствия в военном деле технических усовершенствований и главным образом в области тактики.

По-моему, Блиох ничего не предвидел, ибо влияние новых технических усовершенствований на тактику для желающих секретом не было, и нового Блиох ничего не сказал, кроме того, что человек, усовершенствуясь в области техники, прекратит войну. Война, которая была неизбежна, которую никто не желал, вспыхнула, и сначала немцы, как более внимательные, более широко воспользовались техникой, как средством разрушения, наблюдения, связи и уничтожения людей, а за ними потянулись и мы. Главная же мысль, что совершенство техники сделает войну невозможной, не оправдалась, и прав был Аничков, а не Блиох, который, чувствуя больше животом, в ужасах войны видел ее конец. Если быть подозрительным, то можно предположить, что статья Блиоха была инспирирована в той же Германии, которая в это время энергично развивала свои вооруженные и технические силы.

Война приняла свои современные формы постепенно и не по указке немцев, которые мечтали о короткой и веселой войне, а в силу того, что на борьбу выступили народы, которые, когда первый период войны указал, что массу при современном вооружении разбить генеральным сражением нельзя, поневоле перешли на истощение друг друга средствами более медленными, но, по их мнению, более верными. И война, не потеряв в частности ее героического оттенка, стала делом хозяйственным, в котором преимущество на стороне того, кто раньше в жизни привык к хозяйственной жизни.

Война выносит на арену борьбы все привычки народа. Если преобладают хорошие – благо, если дурные, то исправить их очень трудно. И это всем было известно и факты недавнего прошлого лишь подтвердили справедливость очень старой истины.

Но война, в которую втянут весь мир, продолжаться бесконечно не может, и как поставлены цели войны одною стороною, она должна закончиться покорностью Германии и Австрии перед поставленными им условиями, или обратно. Но как возникли эти условия?

Стремления Германии, хотя она их публично не формулировала, ясны. Она желает, опираясь на свое военное и политическое господство, обеспечить свои германские экономические интересы, которые до войны никто и не затрагивал. Остальные не желают этому подчиниться и выставили начала равенства и справедливости, рядом с уничтожением того, что дает господство – уничтожения милитаризма, конкретно, сокращения вооруженной силы. Начала прекрасные, но применение их потребует самоотречения от прошлого, как в смысле материальном, так и политическом. Потребует отречения от того, что люди столетиями считали историческими задачами своей страны, сознание, что все прошлое и настоящее, грустное, даже преступное заблуждение.

Способно ли человечество на подобные подвиги? Но их требует Вильсон, положивший последний американский меч на весы судеб будущего, и утомленные войной умы, ищущие выхода из тяжелого положения, с восторгом бросились на этот выход.

Кто с ним не согласен – молчит по практическим соображением. Как это осуществить? Об этом пока не думают, ибо война, успех или неуспех должны привести к осуществлению или этих мыслей, или мыслей тевтонского преобладания.

Перед всеми пример России и отношение к вопросу мира Германии – не германского правительства, ибо поползновения Германии в общем идут дальше поползновения германского правительства. И в этом большая фатальность, ибо ни Германия, ни ее правительство не познали времени сего и пошли по ложному и, беря по-человечески, по безнравственному пути, руководствуясь только жадностью, и решили с нами мир не по-государственному.

И нет никаких оснований думать, что в случае своего успеха на западе, она поступит иначе. Она стремится к господству явному, обеспеченному на долгие годы, и все ее заявления, что ни annexions, ни indemnités [43]не входят в ее намерения, лукавство, с целью усыпить и ослабить энергию своих врагов. И это придает теперешнему периоду борьбы ее ожесточение и непримиримый оттенок.