Роберт Шнакенберг - Тайная жизнь великих писателей

Возможно ли, что создателю Шерлока Холмса принадлежит также ведущая роль в одной из самых грандиозных мистификаций в истории?

Именно такую гипотезу высказал в 1983 году антрополог Джон Уинслоу в своей статье, опубликованной в журнале «Сайенс». Уинслоу заявил, что именно на Конане Дойле лежит ответственность за научный скандал с «пилт-даунским человеком» — окаменелыми фрагментами костей, которые были найдены на месте разработки гравия в 1912 году и объявлены останками того самого легендарного «недостающего звена» в цепочке между обезьянами и людьми. На самом деле часть костей этого «первочеловека» принадлежали орангутану, хотя антропологам понадобилось более сорока лет, чтобы разоблачить подделку.

Так почему же Конан Дойл оказался главным подозреваемым? А потому, что он был соседом и приятелем археолога-любителя Чарлза Доусона, который как раз и нашел останки. А еще Конан Дойл дружил с френологом, специализировавшимся на черепах странной формы; через этого полезного знакомого писатель вполне мог раздобыть челюсть орангутана — ключевой элемент розыгрыша. Некоторые даже с пеной у рта уверяют, что Конан Дойл оставил подсказки насчет пилтдаунского человека в своих произведениях. Например, в его изданном в 1912 году романе «Затерянный мир», по некоторым мнениям, содержалась загадка, разгадав которую можно было установить местонахождение костей. В качестве мотива самопровозглашенные обвинители называли одержимость Конан Дойла спиритизмом и его желание дискредитировать официальную науку, подсунув ученым искусно сфабрикованную фальшивку.

Сегодня в теорию «Конан Дойл — автор мистификации с пилтдаунским человеком» уже почти никто не верит, разве что какие-нибудь уж совсем сумасшедшие антропологи. Однако согласитесь: подобный замысел достоин самого профессора Мориарти!

[43] Из письма Оливии Шекспир от 2 октября 1927 г.

Уильям Батлер Йейтс всю жизнь пребывал на тонкой грани между мечтательным поэтом и пускающим слюни, ничего не соображающим психом. Его знакомая поэтесса Катарин Тайнан вспоминала, что всякий раз, навещая ее домик в пригороде Дублина, Йейтс размахивал руками, бешено жестикулировал и бормотал себе под нос отрывки стихотворений. Полиция наблюдала за ним с настороженностью и никак не могла решить, то ли арестовать его, то ли позволить ему буйствовать дальше. «Это у него поэзия в голове бродит», — наконец заключили они и оставили сочинителя в покое.

Когда Йейтсу доводилось пользоваться общественным транспортом, странности его проявлялись во всей красе. Во время поездок на автобусе он периодически впадал в транс. Глядя в одну точку прямо перед собой, он издавал низкие гудящие звуки, а ладонями отбивал ритм. Когда другие пассажиры интересовались, все ли с ним в порядке, он попросту игнорировал их. Однажды его дочь вошла в салон автобуса и обнаружила там отца, вот так же целиком погруженного в свою странную музыку, и сочла за лучшее не беспокоить его. Но когда они доехали до своей остановки, Йейтс сразу пришел в себя. «А кого ты рассчитывала тут увидеть?» — спросил он у дочери, словно работник регистратуры в психушке, приветствующий нового пациента.

Если бы поэзия, «бродившая в его голове», была не самой блестящей, он остался бы в истории как очередной беспомощный ирландский стихоплет. Но Йейтс озарил собой переходный период от позднего романтизма к рассвету модернизма, сочиняя замысловатые стихи в неповторимом стиле, которые базировались на его вере в оккультизм и циклическом восприятии мировой истории. Если бы не Йейтс, английский язык не обогатился бы такими часто употребляемыми фразами, как «ужасная красота» (terrible beauty) и «не держит середина» [44] Из стихотворения «Второе пришествие». Перевод Бориса Лейви. (the center cannot hold), не говоря уж о слове «круговерть» (gyre) — поэтическом образе закручивающегося спиралью вихря [45] На самом деле слово gyre (от лат. gyrus, греч. giros — круг, кольцо), означающее «круговое вращение, вихрь, вихревое движение», зафиксировано в английском языке еще во второй половине XVI века; другое дело, что Йейтс в своей оккультной книге «Видения» (1925) придал этому слову особый смысл, обозначив им особые циклы человеческой истории. .

После сравнительно бедной событиями юности жизнь Йейтса вдруг начала набирать обороты. В двадцать с небольшим он увлекся мистикой, попал в ирландские политические круги и ощутил первый укол безответной любви. Он четырежды предлагал руку и сердце Мод Гонн, женщине, которую он в течение десяти лет считал своей судьбой. И каждый раз она отвечала ему отказом. Отчаявшись, он сделал предложение дочери Мод Изольде (ей на тот момент было двадцать два года, а ему пятьдесят два). Но и она тоже отвергла его. Поверив в астрологический прогноз, суливший ему в 1917 году женитьбу, Йейтс направил свои матримониальные устремления на Джорджи Хайд-Лиз, занимавшуюся историей Средневековья и разделявшую его любовь к гороскопам и оккультизму. Еще одно дополнительное достоинство Джорджи заключалось в том, что она мнила себя медиумом и случайно вступила в спиритическую связь с духом мистического альтер эго Йейтса — Льва Африканского [46] Лев Африканский (до крещения — ал-Хассан бин Мухаммед ал-Ваззан, ок. 1488 — ок. 1554) — арабский географ и путешественник. .

Писательство, рассуждения о внутренней политике Ирландии и проведение спиритических сеансов — вот три занятия, на которые Йейтс, достигнув зрелости, тратил почти все свое время. Он одновременно состоял в двух очень разных и очень элитных организациях: в ирландском Сенате (где помогал разрабатывать дизайн монет и судейских мантий) и в Герметическом Ордене Золотого Рассвета, исповедовавшем белую магию и являвшем собой что-то вроде современной секты сайентологов, который точно так же стремился привлечь на свою сторону как можно больше знаменитостей из Ирландии и со всех уголков Великобритании. А еще Йейтс был основателем театра Эбби, где ставили пьесы крупнейших драматургов той эпохи, включая самого Йейтса. Он был талантлив сразу во многих областях.

Под конец жизни Йейтс почивал на лаврах, довольствуясь ролью живой легенды. Его поэзия сосредоточилась главным образом на нем самом. Он откровенно писал о собственной импотенции и попытках ее перебороть. Другими важными темами стали приближающаяся смерть и истощение творческой энергии. Он умер в 1939 году, оставив нам в наследие одни из самых красноречивых стихов о старости, какие только были созданы за всю историю поэзии. Его эпитафией стали последние строки одного из стихотворений: «Холодным взглядом взирай/ На жизнь, на смерть./ Всадник, проезжай!»