Федор Грачев - Записки военного врача

Рядом трудятся начальник материального обеспечения госпиталя Зыков, прачка Лидия Самохина и хирург Муратов. У Зыкова сбитый на затылок малахай. На лбу прядь взмокших волос. Вспотел на таком морозе! Тридцать два градуса!

Я слышу прерывистое дыхание Зыкова, Самохиной и Муратова. Изо рта каждого, словно из самовара, клубится пар.

И так ежедневно. График — по пять рейсов каждой бригаде. На Неву и обратно. Диву даешься, какой путь одолевали. Теперь самому не верится.

Беда беду родит. Вышла из строя прачечная. Вольнонаемные прачки прекратили работу еще в декабре — кто умер, а кому не дойти до госпиталя из дому. Но стирать белье надо во что бы то ни, стало!

Сложили своими силами большую плиту, раздобыли корыта, тазы. Но в чем кипятить белье? Надоумил Голубев: зубилами разрубить пополам бочки из-под бензина. В таких самодельных баках и кипятили белье.

Нет мыла — его заменили щелоком, завязанным в узелки. Щелок разъедал кожу на руках. А стирали врачи, медицинские сестры, санитарки. Работали круглосуточно, по сменам — по три часа, за счет своего отдыха. В течение пяти суток сделали порядочный запас чистого белья.

Одна беда миновала — пришла другая: куда класть раненых? Верно, по Дороге жизни началась эвакуация раненых, которые нуждались в длительном лечении и были транспортабельны. Но эта эвакуация пока что не удовлетворяла эвакогоспитали. Наш госпиталь переполнен. В палатах нет места. Даже если бы и нашлось — нет коек. Что делать?

Выручили широкие, в три метра, коридоры. Вдоль них расставили носилки с ранеными. Но и носилок не хватало. Вынесли в коридоры все диваны из ординаторских, клуба, красных уголков.

Зыков с большим трудом достал две машины досок. Для этого сломали заборы в Новой Деревне.

Из досок делали топчаны. В работе нам помогали выздоравливающие. Среди них были специалисты всех профилей: печники, плотники, столяры, водопроводчики. Но для такой помощи они допускались только с учетом, насколько тот или иной вид работы способствовал выздоровлению. Это была трудовая терапия, входившая в комплекс лечения раненых.

Скользят рубанки по старым доскам в коридоре, снимают с них вихрастую стружку.

За четыре дня из таких досок сколотили топчаны.

В забитых до отказа коридорах темно и душно. Дым печурок, табак, терпкий запах пота, копоть от «фитильного» освещения.

Свет! Свет! Он нужен как воздух!

Ох какой тяжелый месяц январь! Госпиталь живет на пределе своих сил. Раненых значительно больше нормы, а штат медицинских сестер и санитарок поубавился. Лежат в стационаре.

Слегла и тетя Даша Петрова. У нее кол и т — тяжелое осложнение при алиментарной дистрофии.

Госпиталю очень трудно. Значительно уменьшилось количество операций, гипсования и других видов лечебной работы. Не работают рентген, клиническая лаборатория, аптека, физиотерапевтическое отделение. Недостает медикаментов. Недостает дистиллированной воды. В двадцатых, числах января госпиталь был вынужден перейти на приготовление стерилизатов из снеговой воды.

Среди этих бед в конце января — радостное событие: вторично увеличили хлебный паек. Рабочие стали получать 400 граммов хлеба, служащие — 300, иждивенцы и дети до двенадцати лет — по 250 граммов. Повысились нормы снабжения хлебом и войскам Ленинградского фронта: первой линии — 600 граммов, тыловым частям — 400.

И еще одна огромная радость — наши войска окончательно выгнали немцев из Московской области.

Ночью я заявился к Луканину. Он что-то писал при свете мерцающей коптилки.

— Федор Георгиевич, а не сходить ли мне в порт? Там должен быть кабель. Может, и дадут?

— Твое предложение пока оставим в резерве. Сегодня вечером я говорил с больным Городецким, из шестого отделения. Он инженер-электрик. Так вот, он натолкнул на мысль — попытаться достать кабель на заводе. Не выйдет — пойдешь в порт. А сейчас ложись спать. Зайди ко мне после утренней врачебной конференции.

тром в кабинете Луканина я застал небольшого роста бойца в полушубке. Это был Емельян Никитич Городецкий, с которым мне предстояло идти на «Севкабель».

Комиссар протянул мне бумажку с бледным, едва различимым машинописным текстом: от холода высохла лента.

Предъявитель сего военврач 3-го ранга тов. Грачев Ф. Ф. командируется на завод «Севкабель» для переговоров о приобретении 1000 метров кабеля, необходимого для подвода госпиталю электроэнергии.

Путь на «Севкабель» не близкий — в Гавань. В оба конца километров семь.

Вышли на Университетскую набережную. Закутанные во все теплое, медленно бредут студенты и преподаватели. Встречаем Ирину Митрофановну Покровскую.

— Как жизнь, Ирина Митрофановна?

— В трудах и заботах. У нас зимняя сессия. Экзамены…

— Ну и как?

— Сами понимаете…

Дымят вмерзшие в Неву корабли. Стволы башенных орудий подняты к небу. По берегу расставлены зенитные батареи.

На Неве — проруби. Над ними — завитки морозного пара. От жуткого мороза вода выпирает из-подо льда. Она не успевает застывать, как на нее накипает новая. И кажется, что дышит скованная льдами широкая река.

У обледенелого гранитного спуска люди с ведрами, бидонами, чайниками, кастрюлями.

Снега, снега. Исчезли тротуары, завалены сугробами подвальные окна. С крыш домов свисают большие снежные карнизы. Того и гляди обвалятся!

По дороге разговорился с Городецким. Доброволец армии народного ополчения. Его часть была окружена противником. С боями вышли из окружения. Партизанил в тылу врага. Был обморожен.

До войны Городецкий — начальник одной из теплоэлектроцентралей Ленэнерго. Емельян Никитич хорошо знал директора завода «Севкабель» Алексея Корнильевича Козловского: вместе учились в Политехническом институте. К Козловскому мы сейчас и бредем.

Большой проспект — главная магистраль Васильевского острова — завален сугробами. Лучшие в городе громадные дубы, ясени, клены — все в инее. Зимняя сказка! Но тут же занесенные снегом трамвайные вагоны, повисшие, скрюченные провода.

Редкие прохожие закутаны до самых глаз — мороз около тридцати градусов. Заиндевевшие ресницы. Густой пар от дыхания.

Витрина, забитая щитом из досок. На щите объявления. Почти все написаны карандашом: чернила в нетопленных квартирах давно застыли.

Одно объявление запомнилось:

«Срочно меняю прекрасный рояль „Беккер“ на все, что можно есть!»

Последние слова дважды подчеркнуты синим карандашом.

Городецкий шел медленно, он еще не совсем поправился после обморожения.