Тоти Даль Монте - Голос над миром

Закончив турне по Англии, я отплыла в Соединенные Штаты, где должна была дать целую серию концертов. Немногим более чем за месяц я спела в двадцати американских городах, начиная с Нью-Йорка и кончая Бостоном.

Несколько дней я пробыла в Чикаго, а затем отправилась в длительное турне, конечной целью которого была Калифорния.

В Голливуде, ставшем Меккой мировой кинематографии, меня пригласили посетить несколько студий, где снимались новые фильмы.

Там меня совершенно поразил бешеный, изнурительный темп работы.

Насколько я помню, тогдашними звездами экрана были Чарли Чаплин, Глория Свенсон, Дуглас Фербенкс старший, Мери Пикфорд и Рудольф Валентино, который умер спустя всего несколько месяцев после моих гастролей.

Уже начала восходить и звезда Греты Гарбо, только что прибывшей из Европы и снимавшейся в своих первых американских фильмах.

В одной из студий, уступая настойчивым просьбам этих знаменитостей, я спела отрывки из опер и канцоны. Особенно понравились им венецианские песни.

Кроме концертов в Лос-Анжелосе, Санта-Монике, Пасадене и в других чудесных калифорнийских городах я пела в Сан-Франциско в «Риголетто» и «Лючии ди Ламмермур». Именно в Сан-Франциско я стала жертвой недоразумения, причинившего мне определенные неприятности и сделавшего меня мишенью наглых журналистских нападок. Сама того не желая, я оказалась в центре бурной, рекламного стиля полемики, которая довольно характерна для Соединенных Штатов.

Вероятно, в сотый раз я пела в «Риголетто» вместе с баритоном Беуфом, причем сцену смерти Джильды мы исполняли полностью, как этого требовал Тосканини, без традиционной купюры. После нескольких спектаклей с Беуфом партию Риголетто передали знаменитому немецкому баритону Шварцу, который, наоборот, придерживался этой купюры. Поэтому мы условились, что финальный дуэт исполняться не будет и в зловещий мешок с останками Джильды положат не меня, а статистку-дублершу.

Случилось так, что в день представления забыли подыскать дублершу. В последнюю минуту пришлось воспользоваться услугами случайной девушки, которая слушала оперу из-за кулис, и была в вечернем туалете и позолоченных туфельках, собираясь после спектакля повеселиться и потанцевать в одном из многочисленных ночных клубов, а не лежать в ужасном мешке свирепого Спарафучиле. По ходу действия Шварц, увлекшись более чем полагалось, раскрыл мешок, и… о — ужас! — при свете лампы зрители первых рядов увидели шелковые чулки и позолоченные туфельки Джильды, лежавшей в позе американской гёрлс!

На мгновение все оторопели, а затем напряженное молчание сменилось громким смехом, который не утих даже тогда, когда поспешно опустили занавес.

Жертвой этого неприятного квипрокво стал, понятно, Шварц, который отчаянно ругался и требовал «мести, священной мести».

Газеты сейчас же воспользовались «счастливой возможностью». Тут уж я стала козлом отпущения. Пошли слухи, нелепые и злобные, будто я нарочно решила выставить Шварца в невыгодном свете по сравнению с Беуфом и для этого подстроила историю со злополучным мешком.

В газетах появились даже рисунки, изображавшие стройные ноги неудачливой дублерши. Я пыталась убедить Шварца, что совершенно неповинна в случившемся. Но «скандал» уже разразился, и находчивые журналисты изобретали одну сплетню за другой. Мне оставалось лишь молчать и смеяться про себя.

Во время этого турне я дала концерт в Палм-Биче, который и тридцать, и сорок лет назад был весьма модным морским курортом, известным всем хотя бы по бесчисленным американским фильмам. Тогда его посещали лишь миллионеры, дипломаты, известные деятели мира финансов, искусства, журналистики, кино и еще… знаменитые гангстеры. В лучших гостиницах и виллах, не уступавших в роскоши дворцам из «Тысячи и одной ночи», великосветское общество прожигало жизнь.

Приемы, рауты, балы и праздники собирали не только сильных мира сего, но и элегантнейших дам, до того увешанных драгоценностями, что становилось просто страшно за них, причем нелегко было определить, молоды они или просто молодятся, красивы ли от природы, или это ухищрения косметики, ибо уже тогда в Соединенных Штатах пластическая хирургия творила чудеса.

Весь этот высший свет присутствовал на моем концерте. Очутившись среди «сливок общества», нередко беззастенчиво выставлявших напоказ свое богатство, я почувствовала, что голова идет у меня кругом.

Вспоминаю, что меня как почетного гостя пригласили на непостижимо пышный обед, где вся посуда была из чистого золота.

Из Палм-Бича я направилась на Кубу, в прославленную Гавану, куда в те дни также стекались крупнейшие магнаты со всего света. В Гаване я пробыла неделю, дав несколько концертов. И снова рауты, роскошные званые обеды, ужины, которые я долго не забуду.

Во время длительного североамериканского турне со мной произошел один курьезный случай.

Из Сан-Франциско я поездом отправилась в Филадельфию, где должна была записать несколько пластинок для фирмы «Виктор», с которой еще пять лет назад заключила контракт. Вместе со мной ехала моя служанка Челия Марриот, уроженка Ирландии. Поезд наш был не обычный, а знаменитый трансатлантический экспресс, пробегавший весь североамериканский континент примерно за три дня. В этом удивительном экспрессе были роскошные спальные вагоны, ресторан, бар, парикмахеры, маникюрши. Мне было отведено весьма удобное спальное купе.

Во время обеда я спросила у официанта, есть ли у них свежие устрицы. Он ответил, что устриц в раковинах нет, но есть превосходный устричный коктейль. Несмотря на уговоры служанки, напомнившей мне, что в Камдене, где находилась главная студия фирмы «Виктор», меня ждет трудное испытание, я с аппетитом выпила какое-то непонятное месиво.

Проснувшись наутро, я почувствовала странное недомогание и неприятный зуд, особенно на лице.

Вскочив с постели и посмотрев в зеркало, я увидела, что лицо у меня распухло и стало красным, как вареный рак. Прощайте, записи на студии в Камдеме! Но все же я не пала духом — с сильной болезнью надо бороться сильнодействующими средствами.

В семь утра, когда экспресс прибыл в Чикаго, где, по расписанию, остановка была довольно продолжительной, я выскочила из вагона, побежала в ближайшую аптеку у самой станции и попросила стакан самого сильного слабительного. Мое желание немедленно было удовлетворено, и я, храбро выпив это достаточно противное лекарство, вернулась в вагон и вновь улеглась в постель.

На следующее утро я прибыла в Филадельфию в поистине ужасном состоянии. Неприятный зуд и краснота прошли, угроза серьезных осложнений миновала, но сильнодействующее лекарство и вынужденная голодовка совершенно меня обессилели.