Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений

После этого Рудольф настоял на том, чтобы принять участие в торжественном ужине, устроенном в его честь в большом фойе. Меню было русским, и в этом тоже был глубокий смысл. Весь вечер Нуреев провел в молчании, взгляд был неподвижен, его душа находилась где-то уже далеко. Было видно, что он страдает от физической боли, но Рудольф сдерживал гримасу, которая могла бы выдать его муки. Хотеть – значит мочь… Затем, когда ему пора было отправляться отдыхать, он встал сам и, поддерживаемый Мишелем Канези и Луиджи Пиньотти, медленно пошел к выходу.

Что же, его «Баядерка» появилась на свет, Рудольф мог уйти. Мог покинуть театр, чтобы уже, вероятно, никогда больше не вернуться. Мишелю Канези он шепнул во время спектакля: «Да, я счастлив». А Пьеру Лакотту признался: «Пьер, самое трудное – покинуть это место, где все началось» 27.

На следующий день на набережной Вольтера телефон разрывался – звонили из всех уголков мира. Весь мир читал репортажи в газетах и видел фотографии. Мадонна, которой было отказано войти в квартиру, прислала огромный букет лилий, Джекки Кеннеди – охапку красных роз, которую наскоро поставили в пластиковую бутылку. Джером Роббинс звонил каждый день. Также объявился греческий балетоман Ниархос. «Он позвонил через столько лет, – рассказывал Рудольф Руди ван Данцигу. – Он пригласил меня на ужин. Это значит, что я снова стал знаменитым…» 28.

Голландский хореограф Руди ван Данциг приехал в Париж по совету Дус Франсуа, которая давала ему те же наставления, что и остальным визитерам: «Не говори, что ты приехал из-за него, он сочтет это подозрительным. Не заостряй внимания на его болезни, он этого не хочет. Подготовься к тому, что он очень сильно изменился, но постарайся не подать виду. Сделай так, чтобы он не заметил, что ты в шоке».

Ван Данциг обнаружил изможденного человека, лежащего в постели, лицо которого исхудало, а в ногах не было силы. Голос был слабым и хриплым. Но вдруг позвонила итальянская танцовщица Карла Фраччи. Воодушевившись, Рудольф сказал ей: «Карла! Когда ты будешь свободна? Что мы можем станцевать с тобой вместе? Что-нибудь новенькое?» Вернувшись к своему собеседнику, Рудольф сказал ему, что у него «столько планов», а потом проронил с улыбкой: «Но у меня есть и незанятые даты…»

Обессиленный, часто впадавший в забытье среди дня на несколько часов, Нуреев все равно не переставал думать о будущем, о танце, который всегда вел его по жизни. Через два дня после премьеры «Баядерки» Рудольф захотел взглянуть на новое произведение Ролана Пети в Опера Комик – прелестный балет о Чаплине, который он мог бы смотреть лежа в ложе. В полудреме он сказал Пети: «Почему бы тебе не пригласить меня дирижировать в Марселе?» Зная наизусть всю программу хореографа, он добавил: «А что ты думаешь о „Коппелии“? Пришли-ка мне партитуру…»

На следующий день Нуреев попросился поехать на Сен-Бартелеми, настаивая на том, чтобы с ним в путешествие отправились Шарль Жюд и его жена Флоранс. Как ни странно, Мишель Канези разрешил ему поехать. В конце концов, Рудольф имел право умереть под жарким солнцем.

В просторном сельском доме на окраине острова этот неугомонный покоритель мира проводил дни, растянувшись в шезлонге. С террасы из тикового дерева он наблюдал за бурными волнами или просматривал с Шарлем видеозаписи концертов, которыми дирижировали знаменитые дирижеры. «Никогда не забуду, как Рудольф смотрел на дирижера Сейджи Озава, – вспоминал Шарль Жюд. – Он объяснял мне, что видел. И я видел, как он плачет».

На остров приехали юристы, чтобы закончить работу над завещанием. Ввиду физического состояния, «Руди нуждался в моральном поручителе, что я и согласился выполнять», – продолжал Шарль Жюд 29. Нуреев предлагал ему стать наследником всех его балетов, но Жюд не пожелал этого.

Шарль и Флоранс заботились о Рудольфе, как родители о смертельно больном ребенке. Шарль мыл его, брил и одевал, иногда ложился с ним рядом, чтобы помочь уснуть. «Он знал, что дело идет к концу, но он так не хотел уходить… Он спрашивал меня, верю ли я в Бога и почему. Он был заинтригован тем, что по отцу я католик, а по матери буддист. Сам он был абсолютным атеистом». От Рудольфа Шарль в те последние дни услышал фразу, которую тот часто повторял: «Никогда не надо ни о чем жалеть». И еще одну, когда он невыносимо страдал: «I can't complain» — «Я не могу жаловаться»…

Через две недели Рудольф вернулся в сумрачный Париж. Можно было предположить, что в аэропорту дежурят папарацци, желавшие запечатлеть самого знаменитого танцовщика мира… превратившегося в глубокого старика. Однако Мишелю Канези удалось обмануть их – он сообщил неверную дату прилета. Нуреев, хотя и сидел в инвалидном кресле, почти упрекал доктора за это. «У Рудольфа с прессой были двойственные отношения, – отмечал Канези. – Он часто на нее обижался, но в то же время был готов многое ей дать. С того самого вечера 8 октября он знал, что перешел по другую сторону зеркала. Его внешний образ был ему уже безразличен» 30.

В конце октября наступило ухудшение. Нуреев не понимал, где находится, кто что делает рядом с ним. Он уже не мог самостоятельно есть, и женщины кормили его с ложечки. Эти женщины образовали последний круг его друзей, «который резко сократился после 8 октября», как заметил доктор Канези. Обязанности сиделки принял на себя молодой жизнерадостный антилец Франк, вносивший некоторое оживление в гнетущую атмосферу. Если женщины ограждали Рудольфа от всего, задергивали тяжелые шторы в его комнате, кормили в постели, то Франк заставлял Рудольфа садиться и пускал в комнату солнечный свет.

Руди ван Данциг, навестивший Нуреева в конце ноября, оказался лицом к лицу с умирающим. «Я больше не могу есть, – прошептал ему Рудольф. – Я вообще не могу ничего делать. Ты знаешь, что я ощущаю? – Он выпростал из-под одеяла свою истонченную руку, и голландец стал ее потихоньку массировать. – Я не ощущаю ничего. Во мне все умирает…»

20 ноября Рудольфа перевели в госпиталь Нотр-Дам-дю-Перпетюэль-Секур в Леваллуа-Перре, на набережную Вольтера он уже больше не вернулся. Он не мог больше есть, но… продолжал работать над партитурой «Коппелии», слушая музыку в наушниках. Приближалось Рождество, и в Париж приехали две его сестры с детьми. Разида прибыла прямо из Уфы, а Роза – из Ля Тюрби, где она отныне поселилась. Отношения были натянутыми, все находились в ожидании, надеясь и не надеясь на чудо. Визиты друзей в Леваллуа-Перре не прекращались, но перед дверью палаты находился страж, не пускавший «нежелательных лиц», в частности Роберта Трейси, ставшего отныне персоной нон грата. День ото дня танцовщик слабел и наконец впал в кому.

Шестого января 1993 года в 15 часов 30 минут, накануне православного Рождества, Рудольф Нуреев скончался в присутствии Франка и Шарля Жюда. Ему было пятьдесят четыре года. Как и Марии Каллас, когда она испустила последний вздох в Париже.