Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений

На следующий день вся мировая пресса поместила материал о кончине Рудольфа Нуреева на первых полосах. Повсюду, от Нью-Йорка до Токио, от Лондона до Йоханнесбурга, от Парижа до Буэнос-Айреса, вспоминали о невероятной судьбе этого человека, покорившего вселенную благодаря своей воле, таланту и красоте. Вспоминали о его рождении в поезде, о его невероятном побеге в 1961 году и особенно – о его танцевальном мастерстве, поднявшем балетное искусство на самую вершину. Только в России не очень-то распространялись на эту тему. В телевизионных новостях диктор скупо упомянула, что «скончался знаменитый танцовщик XX века, начавший свою карьеру в театре имени Кирова и окончивший ее на Западе». Видеорядом это сообщение не сопровождалось…

Вечером 6 января Парижская опера открыла двери публике. В фойе на помосте был установлен громадный портрет и разложены книги для записей. Сотни поклонников приходили поблагодарить того, кто сделал их жизнь лучше. Слова, написанные по-французски, по-английски, по-русски и даже по-японски, переворачивают душу: «Да благословит тебя Бог, прекрасный Принц!», «Твое пребывание на этой Земле было кратким, но ты отдал нам самое лучшее», «Вечного сна в Божьем Царстве!» Или вот слова медсестры по имени Мария: «Я имела честь ухаживать за тобой в последние ночи твоей жизни. Даже в болезни ты остался великим…»

За тридцать лет до этого Нуреев говорил: «Когда артист посвятил свою жизнь театру, он должен иметь право умереть на сцене» 31.

Рудольф умер в госпитале, но он, несомненно, имел право на редчайшую привилегию – траурную церемонию в театре. Часто говорят, что сцена – это храм. Храмом Нуреева стала Парижская опера. Нуреев получил то, чего не досталось даже Лифарю, катафалк которого в октябре 1986 года лишь провезли перед зданием Оперы…

Двенадцатого января 1993 года в 10 часов утра гроб Нуреева подняли по ступеням Гранд-опера, засыпанным цветами. На плечах его несли шесть танцовщиков 32. Гроб был установлен у подножия парадной мраморной лестницы, ведущей в зрительный зал. Вдоль лестницы выстроились все артисты балета. Здесь были и ученики балетной школы – девочки справа, мальчики слева, – и все преподаватели. У гроба стояли укутанные в тяжелые шубы сестры Нуреева, его племянники и племянницы. В холле и на трех этажах балкона, нависающего над лестницей, толпилась публика. Друзья Рудольфа приехали со всего света: и те, кто танцевал с ним, и те, кто ставил для него балеты, и те, кто просто восхищался его талантом 33.

Траурная церемония была исключительно светской. Когда Рудольфа спрашивали, какую религию он исповедует, он всегда с хитрецой отвечал: «Я верую в себя самого!»

О душе Нуреева говорили тексты и музыка. Камерный оркестр исполнял Баха и Чайковского. Нинель Кургапкина прочитала на русском отрывок из «Евгения Онегина». Затем прозвучали строфы из «Манфреда» по-английски. Эцио Фриджерио со слезами на глазах продекламировал сонет Микеланджело на итальянском, а немецкий актер процитировал «Фауста» Гёте.

Джек Ланг, министр национального образования и культуры Франции, произнес одну из лучших речей в своей жизни. Он сравнил Нуреева со звездой – сверкающей, но иногда обжигающей. «17 марта 1938 года звезда родилась. Она осветила землю и ослепляла людей в течение пятидесяти лет. […] В 1961 году звезда покинула свою галактику и обрела свободу перемещения по всему небесному своду. […] И вот 6 января этого года звезда погасла. […] Астрономы, однако, говорят, что свет некоторых звезд идет к нам еще очень долго после их исчезновения…»

Краткую, но насыщенную церемонию завершили прерывистые ноты неоконченной тринадцатой фуги Баха.

Думаю, Нуреев был бы доволен. Пушкин и Байрон, Бах и Чайковский стоили всех Евангелий. И пусть это не прозвучит кощунственно, но Парижская опера была для него дороже собора Парижской Богоматери. Последнее чествование Рудольфа соответствовало его высоте.

Гроб с телом Нуреева вынесли из театра под музыку Малера к балету «Песни странствующего подмастерья». Нуреев покидал театр через главный вход. Не как артист – как зритель. Но на ступенях перед входом ему долго аплодировала толпа, стоявшая под проливным дождем…

Траурная процессия устремилась к самому русскому из французских кладбищ – Сент-Женевьев-де-Буа. Нуреев нашел свою Россию за тысячи километров от нее. Его миссия была завершена.

Мифы не умирают никогда. Нуреев, даже уйдя из жизни, заставлял говорить о себе. Он остался верен себе и после смерти вызывая полемику.

При жизни он никогда не произносил слово «СПИД», а после смерти заставил всех говорить об этой болезни. Восемнадцатого января 1993 года авторитетный американский еженедельник «Ньюсуик» поместил на обложке большое фото танцовщика под заголовком: «СПИД и искусство: потерянное поколение. Рудольф Нуреев, 1938–1993». Далее следовало девять страниц текста, и речь шла не только об умершем танцовщике. По мнению «Ньюсуик», артист, умирающий от СПИДа, – это не просто трагический конец жизни. Это также и огромная потеря для искусства, учитывая молодой возраст жертв. «Сколько картин никогда не будет выставлено в галереях… Сколько книг никогда не будет написано… Поскольку СПИД выкашивает артистический мир, пора бы уже констатировать, что он уничтожает культуру, как огонь, пожирающий леса». «Танец, – пишет далее „Ньюсуик“, – заплатил СПИДу огромную дань. Так, среди девяноста четырех известных деятелей искусства (актеров, художников, певцов, продюсеров и т. д.), умерших на начало 1993 года, весьма ощутимой кажется потеря восемнадцати известных танцовщиков, и этот список далеко не исчерпывающий» 1.

Этот же еженедельник открыл полемику по вопросу, стоит ли замалчивать болезнь носителям вируса. Пол Монетт, американский писатель, сам ВИЧ-инфицированный 2, не жевал слова, когда заявил следующее: «Я считаю Нуреева не большим героем, а трусом. Мне не важно, что он был великим танцовщиком. По моему мнению, это был его долг по отношению к гей-сообществу: использовать свою популярность, чтобы бороться с невежеством».

Подобное мнение, пусть даже и несколько сглаженное, в настоящее время выражает французский борец со СПИДом Дидье Лестрад: «Его молчание меня разочаровало, потому что у Рудольфа были все козыри в руках, чтобы разрушить культ таинственности, окружающий СПИД. Нуреев был символической фигурой для гей-сообщества, которое в ту эпоху имело огромную потребность в герое. Но с другой стороны, он почти все сказал, появившись на публике в Парижской опере за три месяца до кончины. Выйти на сцену приветствовать публику в таком состоянии – это было своеобразное предупреждение всему миру» 3.