Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

— Для кого? — разводили мы руками, издали осматривая высоченные столбы и густую сеть проволоки.

Через неделю из Мариинска пешком пришел странный этап. Мы из-за забора услышали лай такого количества собак, какого в Суслово не бывало. Напрягая слух, кое-кто различил звон цепей.

— Неужели каторжники?

Да, это прибыл с Украины этап каторжников. Женщин поселили за проволокой, в бывшем БУРе, мужчин в обоих жилых бараках. Таировская больница стала каторжной, а в бывшем БУРе открылась своя амбулатория для женщин, поскольку с этапом прибыло много врачей, в том числе и женщин. Из газет нам было известно, что на территории бывшей гитлеровской оккупации виновных в сотрудничестве с захватчиками присуждают к большим срокам каторжных работ. Каторга в СССР? Все недоумевали… Теперь советские каторжники были поселены по соседству, и мы могли наблюдать их жизнь.

Каторжники должны были трудиться рядом с нашими заключенными, и каторжные работы оказались обычным трудом сельскохозяйственных рабочих. Но по положению их полагалось выводить с таким количеством конвоиров и собак, что наш дивизион отказался брать на себя ответственность, а подбросить подкрепления начальство не смогло. Серые, угнетенные бездельем люди целый день сонно грелись на солнышке, а ночью их запирали в бараки с парашами. Женщины и мужчины между собой не встречались и в этом, как видно, и состояло различие между нашим и их режимом: мы сидели в трудовом лагере, они — в тюрьме.

Прошло несколько месяцев, безделье и строгая изоляция сделали свое дело — каторжники приобрели серый, сгорбленный и угнетенный вид. Обслуживание каторжников было доверено нашим бесконвойникам и штабникам, которым приказали держатся в каторжной зоне как начальниками, а каторжникам приказали при разговоре с нашими лагерниками вставать и снимать шапки.

На нашей стороне высокой изгороди слышались крики, ругань, песни, свист, команды, на той стороне царило безмолвие. Переговариваться через проволоку не разрешалось и можно было только издали наблюдать вялые движения понурых людей. Мы вспоминали Достоевского и в один голос решили: да, это Мертвый Дом!

Думал ли я тогда, что пройдет пять лет и меня, изнуренного трехлетней пыткой молчанием в каменном гробу спецобъекта, больного и полупомешанного, втолкнут в такую зону, предварительно пришив к телогрейке, штанам и шапке буквы и номера, и я с удивлением узнаю, что жизнь всюду остается жизнью и на Советской земле Мертвых домов не было и нет!

Днем приход больных в амбулаторию после утреннего приема запрещается. Но теперь в зоне было немало привилегированных, которым отказать в особом внимании было нельзя.

Едва мы съели по третьему оладышку и запили его фруктовым чаем, как в передней послышался топот и приглушенные голоса. Я вышел. Два молодых бандеровца вели под руки пожилого рослого мужчину с породистым лицом и властными манерами. Они поддерживали его так, как будто тот был хрустальной вазой, которая сейчас упадет и разлетится вдребезги. От наплыва почтительности парубки сопели и потели, молча, не решаясь произнести ни слова. Это был Львовский униатский архиепископ Слепий, назначенец реакционнейшего папы, ярый ненавистник всего советского и русского, искреннейший поклонник германского фюрера.

— Вы бачите, доктор, хто это?! Тоди окажите архиепископу помогу, — зашипели вполголоса провожатые, утирая рукавами потные лбы. Архиепископ молчал, не здороваясь и не выражая какой-нибудь жалобы. Он стоял выпрямившись, спокойно щупая меня пристальным взглядом больших серых глаз.

Я молча сделал запись в журнале.

— Идите. На завтра освобожден от работы.

Архиепископ не поблагодарил, не улыбнулся. Бандеровцы подхватили его под руки и повлекли назад в барак.

— Сукин сын, — сказал Севочка, — хоть бы спасибо сказал! А? Благословлял наших убийц! Его бы на лесопоруб!

— Вы для приличия хотя бы спросили, чем он болен, — вставил Андреев.

— Это как раз и было бы неприличным. Я его слушал и смотрел — это человек железного здоровья. Жрет, спит и переживет нас с вами. Начальство дало твердую установку — держать на больничном питании и освобождать по желанию. Из приличия я бы дал ему коленом в зад!

Чтобы не возвращаться к этому человеку, скажу, что в 1956 году Аджубей по поручению Хрущева имел свидание с папой и договорился о том, что архиепископ Слепий и кардинал Миндсенти отпускаются с миром в Рим — первый из сибирского лагеря, второй — из американского посольства в Будапеште, куда он спрятался после подавления восстания. Папа назначил их своими библиотекарями. Иностранным корреспондентам, которые изо всех сил старались спровоцировать освобожденных на антисоветские выпады, оба твердо заявили, что с ними обращались хорошо. Со Слепнем — да, я это видел сам.

Едва стихли шаги украинцев, как в передней новый шум. Выхожу. Отец Николай Тихонов держит под руку молодого рослого бандеровца с прыщавой тупой харей и, обращаясь ко мне, почти поет высоким сладким тенорком;

— Это Степочка Басюк, о котором я говорил, доктор! У него сегодня головная боль. Пусть полежит, мой мальчик! Доктор, устройте, пожалуйста! Я не останусь в долгу. Степочка меня так вдохновляет, так вдохновляет!

И отец Николай прижал лапу урки к своей груди и закатил глаза. Я сделал запись: в списке было мало фамилий.

— Чем его этот гад вдохновляет? — наивно спросила Анечка, вытирая мытую посуду и раскладывая ее на полочке.

— Тем, чем всякий мужчина вдохновляет женщину, — сказал я. — Ты же видела, как любовно он держал лапу этого хама.

— Мерзость! Хоть бы нашел себе смазливого мальчишку из малолеток!

Андреев покачал головой.

— Нельзя. Отец Николай — женщина в штанах, ему нужен грубый и сильный мужчина! Заметили плечи и руки у этого животного? Как раз то, что надо! — дополнил Андреев.

— И это не все. Слышали фамилию? Басюк! Это бандеро-вец. Отец Николай совмещает приятное с полезным.

— Он сексот?

— Конечно. Разрабатывает бандеровцев.

— Откуда вы знаете?

— Сужу по выбору его знакомств. Он притерся к бандеров-цам, уже удачно вкрался в их замкнутую среду. Москаля туда не пустят из ненависти, наших украинцев западные украинцы считают предателями и презирают. У паринте Никулаэ все преимущества — он румын, бывший собрат по оружию. От этой безмозглой скотины Николай Николаевич выведает все, что нужно оперу!

— Так зачем же вы дали освобождение? — блеснула глазами Анечка.

— Я не защищаю бандеровцев. Пусть они заботятся о себе сами. Надеюсь, когда-нибудь они отрубят отцу Николаю голову! И будут правы!

Мои надежды не сбылись: отец Николай был слишком осмотрителен и хитер. О нем следует рассказать подробнее.