Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Николай Николаевич рассматривал зоны, в которых работал, как свои вотчины, и доносами оперу устранял всех назначаемых туда настоящих врачей. На 043-м лагпункте мне рассказывали очевидцы его освобождения: он не вышел на свободу, а выехал на грузовике, где были сложены горой 23 чемодана награбленных вещей!

Недаром Иисус сказал: «Кесарево — кесарю», и на фронтоне Исаакиевского собора неспроста золотыми буквами начертано: «Силою твоею да возвеселится царь».

Мы уже закончили завтрак, когда Галька неожиданно отворила дверь и с порога сказала:

— Рабочие бригады вернулись в зону! Приказ работягам ждать в бараках, а медсанчасти и штабу — на рабочих местах. Анна Михайловна, смывайся отселева!

Анечка работала теперь в штабе. Ее дочь Лина прислала ей платье из цветного шелкового полотна и белые босоножки. Из раздатчицы воды в бане и наследницы Чемберлена на молочном заводе она превратилась в штабистку, вошла в привилегированную касту и вдобавок стала самой хорошенькой и модной молодой дамой зоны, то есть, иными словами, стала объектом лютой зависти и ненависти всех дам. Но теперь добраться до нее было нелегко: у нее кончался срок, приближалась бесконвойка, а интеллигентные бесконвойные лагерницы начальству нужны позарез. Этап ей не угрожал. Когда Анечка, гордо отбросив со лба белоснежную прядь, встала и вышла, то Севочка проводил ее глазами и сказал:

— Вот мой идеал, дядя Дима. Вы счастливец. В лагере или на воле лучшей жены для себя я бы не хотел…

Андреев, живший с толстухой Мухиной, надулся.

— А почему вернули работяг? Что случилось? — буркнул он. Но Севочка не ответил, только опустил голову на руки и задумался. Я сделал закрутку и закурил в ожидании.

Не могу без сердечной симпатии вспомнить Севочку. Высокий, стройный, подтянутый, он и Майстрах даже в лагере выглядели, как кадровые офицеры. Севочка попал в плен вместе со всей дивизией в первые недели войны, но бежал на рывок, когда огромная колонна военнопленных проходила через небольшой город. Потом окольными путями вернулся в родной Минск и устроился зубным техником в поликлинике — лить коронки и протезы он научился у своего дяди. Вскоре установился контакте подпольщиками-партизанами. Командир партизанской группы сказал ему: «Оставайся на месте и будь нашей точкой связи. К тому же я тебе доверяю самое ценное, что имею — невесту. Береги ее». Севочка дал слово. Он был бесстрашным связистом и нежно заботился о девушке, так нежно, что в конце концов женился на ней. К этому времени пришли наши. Разъяренный подпольщик сдал «изменника» в СМЕРШ, и Севочка получил четвертак. Жена переженилась и стала супругой орденоносного героя, а Севочка отправился кончать жизнь в Сибири, потому что на допросе выяснилось, что ревнивец оклеветал его, и на нервной почве у него началась быстро растущая язва желудка. Он существовал только потому, что Бульский в целях наживы сделал рекламу своему протезисту по всей округе и в продуктах пока что особой нужны не было, хотя голод для больного язвой желудка не вреднее, чем картофельные оладьи. Профессор Жолондзь уже поставил ему неблагоприятный жизненный диагноз, потому что после первой операции язва возникла в другом месте. Дни Севочки были сочтены. Забегая вперед, скажу, что вскоре после моего отъезда из Суслово он скончался.

Андреев являлся человеком другой среды и другого характера. Его отец был богатым дельцом и членом правления крупного ростовского банка, связанного с франко-бельгийским капиталом. Сын был папе нужен как приемник и наследник. Папа силой отдал его в коммерческое училище и потом заставил поступить в Коммерческий институт: карьера денежного туза была ему обеспечена. А сам Андреев считал себя прирожденным техником-изобретателем и рвался в Технологический институт. Война позволила ему удрать от папы на фронт, и в чине артиллерийского капитана он был представлен к Станиславу с мечами и бантом. Теперь вопрос его жизни сводился к тому, какое зло кончится раньше — папа или война? Оба кончились одновременно, но после революции бывшему офицеру осталась только одна дорога — в счетоводы. Потом началась лагерная жизнь. В заключении Андреев показал себя человеком изумительно разносторонних технических способностей, знаний и навыков — он великолепно отливал коронки и протезы, высадил на лагерной территории 300 000 цветов и в голодный год превратил зону в благоухающий сад с затейливо спланированными клумбами, для Бульского соорудил большой инкубатор и сам руководил массовым производством цыплят для колхозов и граждан, наладил ювелирную мастерскую и починку часов для населения окружных деревень и так далее. Такие золотые руки для Бульского являлись кладом и он сквозь пальцы смотрел на связь Андреева с врачом Мухиной, — толстой тупой бабой, которая заведовала родильным и детским домами для детей заключенных женщин: молоко, масло и сахар ручейком текли с детской кухни в кабиночку Андреева (в ней когда-то жил Майстрах), и Бульский считал, вероятно, что этим он расплачивается за все многочисленные и ценные услуги.

Никто не понимал, отчего рабочих вернули в зону. Надзиратели пошумели, покомандовали и скрылись. Заключенные посидели в бараках с полчаса, потом выглянул один, пошли в уборную два, вышли покурить десять, и скоро зона приняла вид выходного дня с группами людей, отдыхающих поддеревьями, на завалинках и в траве.

Появилась и Анечка.

— Мне надоело сидеть одной! Хоть и дождь, но я пришла опять.

— Идем к Мельнику, вероятно, какой-нибудь малолетка убежал с работы на рывок и теперь ожидается генеральная проверка, — предложил я.

— Гм… — недовольно промычал обычно такой вежливый Мельник… — Нет, все в порядке… побегов с работы не было. Ничего, ничего не знаю, товарищи.

— А глядит вбок… Что-то скрывает! — решила Анечка.

От вахты бодро шагал розовощекий и щеголеватый молодой человек в военной гимнастерке и защитной фуражке. У него была выправка дореволюционного юнкера.

— Дима! Эй, Бартельс!

Дима галантно козырнул Анечке и церемонно потряс руку мне.

— Как дела?

— Отлично! Опять получил из дома несколько пакетов книг. Все нужные, все интересные. Я не сплю ночами. Конспектирую каждую практически полезную мысль или сведения.

— Скоро пройдете курс?

Дима самодовольно усмехнулся.

— Какой? Я по необходимости смял первый, второй и часть третьего. Затем пошел вперед медленно, но всерьез. Я, доктор, уже далеко не лагерный лепила, а знающий фельдшер. Приемы веду с увлечением, наблюдаю больных, знаю результаты своего лечения. Дело идет, милая Анна Михайловна, к концу срока я проработаю все институтские учебники и после освобождения поступлю в медицинский институт. Уверен, что из меня выйдет эрудированный врач. Так-то, товарищи!