Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Николай Николаевич Тихонов родился предприимчивым человеком. Сделавшись православным священником в небогатом приходе на Бессарабщине, он обдумал все возможности выдвинуться и пришел к заключению, что у него для продажи нет ничего, кроме русской национальности и православия, а посему предпринял удачный стратегический маневр: обратился к главе румынской церкви в Бухаресте с тщательно разработанным и документированным проектом решительной румынизации русской православной церкви в Бессарабии.

Это было давнишней мечтой руководителей румынской православной церкви, для которых русские попы являлись бельмом на глазу. Вопрос этот имел и немалое политическое значение: русскому населению Бессарабии своя особая церковь напоминала об их матери-России, и церковная румынизация тут сыграла бы роль последнего звена в политической румынизации этой богатейшей области, где после первой мировой войны и присоединения к Румынии еще продолжали удерживаться русский язык и русское самосознание. Выкорчевать их и предлагал молодой русский священник, пламенный румынский патриот и восторженный поклонник правящего королевского дома.

Удочка была закинута удачно. Отца Николая вызвали в Бухарест, совершили обряд переподчинения новым духовным пастырем, и он ретиво принялся за дело: на деньги своих румынских хозяев повел в русских церковных приходах горячую, умную и настойчивую агитацию за румынизацию. Молодость, бледное лицо с горящими черными глазами, вдохновенное красноречие, наконец, истинно русское происхождение, — все это вкупе с румынскими деньгами двинуло дело вперед. Отца Николая приблизили ко двору и назначили одним из воспитателей королевича Михая. Именно тогда хитрую голову молодого паринтеле посетила еще одна соблазнительная мысль — найти хозяев побогаче и выйти с Балканского полуострова на мировые пути, которые, как говорят, все ведут в Рим. Для этого нужно было совершить еще одно предательство.

Отец Николай загрустил, зачах и объявил, что он не может дольше жить, не поклонившись гробу господню в Иерусалиме, ибо в последние месяцы ему, по господнему велению, святые места являются во сне, и даже дважды он видел сияние, якобы напоминающее архангела Михаила, поражающего огненным копьем всех нечестивых.

Получив кругленькую сумму, отец Николай отправился в Иерусалим. Там денно и нощно лежал ниц на Голгофе, тщательно обдумывая речь, которую произнесет в скором времени. Во главе группы исступленных фанатиков он на коленях прополз весь Скорбный Путь и был замечен: за рвение отец настоятель православного монастырского подворья благословил молодого румынского подвижника большим черным крестом из кипарисового дерева, росшего когда-то на горе Гефсиманской.

В Суслово отец Николай показал мне свою фотографию того времени — неземной, строгий, бледный, в черной рясе, он снят на фоне висящего на белой стене черного креста, снят так, что фокус аппарата направлен на большие горящие глаза и узкую женственно белую руку, а все остальное как бы расплывается в тумане и виден только склоняющийся над ним Спаситель. Фотография была чудесная.

На обратном пути из святых мест преподобный отец незаметно юркнул в Рим, где перед кардиналом Курии и заведующим отделом православной церкви произнес испепеляющую речь: он потребовал помощи в святом деле католизации всей румынской православной церкви, то есть навязывания ей унии с Римом! Это был великолепный ход, но даже для Рима такой лакомый кусок был не по глотке. Предателя обласкали, одарили, заметили, но отпустили пока что с миром. Зацепиться в Риме паринте Никулаэ не смог. В Бухаресте, однако, обо всем своевременно пронюхали и устроили неудачнику крепенькую головомойку. Сутками он простаивал на коленях, неделями и месяцами в каком-то дальнем монастыре замаливал свой грех, который, как выяснилось, был ничем иным, как дьявольским искушением, ибо тогда во сне парин-теле все спутал и не сумел распознать сатану в образе архангела господня.

Делишки пошатнулись, но ловкость отца Николая и в Бухаресте была отмечена. Поэтому, когда началась война, румынская армия заняла Одессщину до Днепра и объявила ее присоединенной к Румынии областью, то о проекте отца Николая вспомнили и в Одессу снарядили большую группу духовных лиц во главе со стареньким епископом для румыниза-ции русского и украинского населения, а секретарем группы назначили отца Николая.

Я не могу повторить веселый рассказ святого подвижника о его приключениях в Одессе — это материал для отдельной книги. Я покатывался со смеху, слушая Николая Николаевича и в то же самое время дивился красочности времени, в котором нам довелось жить. Особая глава — это осуществление замысла найти дореволюционных собственников земли на Днепре, на которой был выстроен Днепрогэс с тем, чтобы предъявить немцам документы на право владения этим сооружением или, по крайней мере, содрать с союзников крупную сумму в качестве отступного. Это материал для серии потрясающих трагикомических фильмов, где сквозь добродушный смех и кровавые гримасы зритель увидел бы лик нашего воистину великого и грозного времени. Потом Советская Армия смела гитлеровцев и их румынских приспешников. Святые отцы так долго ссорились, считая награбленное, что фронт незаметно подкатился к городу Одессе. В панике румынские захватчики бросились наутек и с ними в нескольких машинах и группа по румынизации русской православной церкви. Мешок с золотыми вещами взял себе на колени сам епископ. Он страдал недержанием мочи и требовал остановок в самых неподходящих местах и моментах. Однажды во время остановки пули партизан засвистели над их головами, поднялась невероятная паника и старичок забыл мешок с добычей за кустом, где он присел на минутку.

— Я могу вытерпеть все, Дмитрий Александрович, — патетически воскликнул Николай Николаевич, — все, понимаете, решительно все, но вынести мысль о потере денег я не мог. Когда она обнаружилась, я вышвырнул старого осла из машины и приказал шоферу гнать обратно, пообещав ему полкило золота. Мы тронулись и минут через десять были схвачены мужичьем, прежде чем я успел положить руки на роковой мешок!

В Сибири Николай Николаевич удивительно быстро приспособился к обстановке. Он понял, какие пружины тут двигают жизнью и где находятся рычаги управления. Многим позднее, отсидев три года одиночки за отказ от амнистии, я был направлен не в трудовой лагерь, а в спецлагерь, а именно — в Озерлаг. Там, как всегда, попал в штрафники и несколько раз меня перебрасывали с одного лагпункта на другой. И тут-то я и натолкнулся на следы Николая Николаевича: из священника он уже стал врачом, не задумываясь лечил тысячи людей и крепко держал их в руках с помощью основного рычага управления — Оперчекистской части. Опираясь на оперов, он не только «лечил», но и грабил заключенных, среди которых в Озерлаге были сотни доставленных с Запада богатых немцев, австрийцев, венгров, чехов и поляков — людей, прихвативших с собой ценные вещи.